Книга Три момента взрыва - Чайна Мьевилль

Сначала в Помпеях, потом на этом острове.

Пустоты, оставленные в почве острова мертвыми телами, были заполнены гипсом, результаты бережно извлекли на поверхность. Женщины, мужчины, дети, собаки и кошки, прирученные медведи среди развалин жилищ. Все они хранились теперь в музее, открытом специально для туристов на самом большом раскопе острова.

Иногда гипсовые слепки осторожно вынимали из витрин, переносили на борт самолета и отправляли за море на очередную выставку с названием вроде «Другие Помпеи». Самые знаменитые фигуры получили имена согласно тем позам, в которых они были найдены: «Влюбленные», «Непокоренный», «Бегущий».

В 1985 году Маккалох увидел их в Британском музее. И потом всегда настаивал на том, что та выставка никак не повлияла на его решение переехать в Элам.

– Все исследователи до сих пор пользуются одной и той же технологией практически в неизменном виде, – говорила София. В присутствии Маккалоха она вела себя настороженно, но от него все же не укрылось ее возбуждение. – Ну, почти. Но наша проф… Короче.

Она расстегнула молнию на самой большой палатке, Маккалох шагнул внутрь и тут же сощурился от ярко-красного солнечного света, сочившегося сквозь ткань. Внутри пахло потом. В каждой из четырех матерчатых стен было прорезано по окну, затянутому прозрачным пластиком и прикрытому занавеской.

Что-то сияло и переливалось на брезентовом полу.

Перед Маккалохом лежала половина человека. Это был слепок, он видел такие много раз: мужчина с вытянутыми вперед руками, под глазницами зияет провал рта. Правда, чуть ниже пояса его тело внезапно обрывалось, но Маккалоха поразило не это.

Слепок был отлит не из обычного грязно-серого, пористого гипса. Он был прозрачен, как кристалл или стекло.

Необычайную гладкость его будто отполированной поверхности лишь кое-где нарушали шероховатые вставки мелких камней. Внутри виднелись мутные потеки. Это обычная грязь взметнулась и застыла, превратившись в окаменелость, не хуже какого-нибудь ископаемого дерьма.

Маккалох опустился на колени. Ему хотелось разглядеть слепок поближе. Внутри того играли и преломлялись световые лучи.

– Мы испытываем новый процесс, – объяснила Софи. – Вместо гипса используется разновидность смолы. Каждый раз, найдя под землей полость, мы заливаем в нее два химиката, они вступают друг с другом в реакцию и образуют смесь, которая становится чем дальше, тем тверже. Проходит два, три дня и фигура готова, ее можно вынимать. Не трогайте.

– Я и не собирался, – сказал Маккалох.

– Со временем ее можно будет трогать сколько угодно, в этом весь смысл. Этот материал крепче пластика, и в нем нет пор. Но технология еще требует доработки. Разные составы, разное время застывания.

Ему хотелось провести ладонями по гладкому, сияющему лицу фигуры. Хотелось склониться к ее пустым глазам и заглянуть в них, посмотреть в их прозрачную глубину своими глазами.

– Мы не знаем, что стало с его ногами, – добавила София.

Торс горел. Может, он уже был таким, когда умер. А может, много веков спустя земля обрушилась и заполнила пустоты нижней части тела, наполовину стерев его из вечности. Наполовину его развеществив.

– Здравствуйте.

Маккалох встал и обернулся на голос.

У входа в палатку стояла женщина и стряхивала с рук пыль, строгим черным силуэтом рисуясь на фоне освещенной двери. Убранные назад волосы растрепались, из прически кое-где выбивались смоляные с сильной проседью пряди. Она сделала шаг вперед, в красное освещение палатки, и тогда Маккалох увидел ее лицо.

Никола Гилрой была на несколько лет моложе его. Ее глаза глядели с угрюмой и скорбной учтивостью. У нее были высокие брови, чуть запрокинутая голова, резкие черты лица и римский нос. Грязь покрывала ее с головы до ног.

– Проф, – обратилась к ней София, – все о’кей, правда? Я только…

– Все в порядке. – Женщина с усилием выдавила из себя улыбку. Голос у нее оказался на удивление тонким, почти писклявым. – Я так понимаю, это вас нам следует благодарить за чипсы.

– Я Маккалох, – сказал он. – Надеюсь, вы не возражаете, что я к вам заглянул. Живу здесь уже пропасть лет, и до сих пор не знал, что тут тоже раскоп.

– Ну да, – согласилась Гилрой. – Теперь и здесь. Следы на земле пересеклись с линиями на фото, сделанных со спутников.

– И когда вы это выяснили? – спросил Маккалох.

– Это не я. Меня сюда пригласили. Новая методика для новых находок.

Маккалоху хотелось повернуться и, не отрываясь, глядеть на то, что она извлекла из земли.

– Что здесь было, храм?

– Пока не знаем.

– Она прекрасна. Эта статуя.

– Это не совсем статуя, – возразила она.

– Давайте начистоту. Вы ищете что-то особое? – спросил он. Гилрой не отвечала. Как будто он и так не знал.

Чиверс назначил Маккалоху встречу в одном из двух кинотеатров Элама, в том, что подешевле. Программу изменили, вместо обещанного фильма пошел какой-то детектив, который никому из них не хотелось смотреть. И они решили отправиться в забегаловку через дорогу, есть тапас.

Там Маккалох рассказал Чиверсу о том, что видел.

– Я потом глянул в Интернете, – говорил он. – Оказывается, не она первая пользуется смолой. В Помпеях есть такая леди Оплонтис. Так вот, у нее внутри видны кости и всякая всячина, лежат себе кучкой на дне. Но та мутная, как будто из воска или грязного янтаря. А этот совсем прозрачный.

– Почему же тогда Паддик до сих пор возится с гипсом? – спросил Чиверс. – Если он, конечно, возится. Да и все остальные тоже?

– Возится. Все возятся. Так сказала мне та девчонка, Шарлотта. А Гилрой экспериментирует. – Он потер подушечки большого и указательного пальцев. – Плюс гипс дешевле.

– Терра инкогнита, – сказал Чиверс. – Однако любая терра всегда хотя бы кем-то, да когнита. Чего нельзя сказать об утраченном теле. Как же назвать то, с чем мы имеем дело? Корпус пердиди? Тоже нет, ведь у нас в руках не труп, а полость от него. Значит, кавус инкогнита?

Маккалох фыркнул.

В первые годы жизни на острове он не знал Чиверса. Он и сам потом удивлялся, как это его угораздило, ведь Элам совсем мал, а Чиверса не назовешь неприметным. Их дружба началась, когда Маккалох сделал попытку приобрести кое-какую недвижимость – крохотную хибарку на краю города – и обнаружил, что, по местным законам, не может этого сделать, не обнародовав своего криминального прошлого.

Его преступления были грехами бесшабашной лондонской юности – не особенно страшными, но и не вполне заурядными. Поэтому его прошение о покупке могли и отклонить. Это беспокоило его куда больше, чем стыд. У него в мыслях не было, что он стремится к тайне ради тайны, просто ему не хотелось заново вскрывать тот герметически закупоренный отсек своего прошлого, куда он уже привык никого не впускать.