Книга Три момента взрыва - Чайна Мьевилль

– Все музеи меняют свои экспозиции время от времени.

Больше мы о нем не говорили.

Возможно, после моих отлучек Уильям тоже искал улики, как и я. В таком случае его ждало разочарование: я был более осторожен, чем он, и никогда не обременял себя ни сувенирами, ни трофеями, даже когда мои розыски бывали удачными. Так что меня не выдали бы ни автобусные билеты, ни наспех нацарапанные адреса наемных домов в Глазго, ни старая тряпочная кукла с губами, из которых торчали нитки.

Много позже, когда уже невозможно было игнорировать тот факт, что Уильям умирает, он снова заговорил со мной о том эскизе. Моя задача в то время сводилась к тому, чтобы позволять ему говорить, о чем он хочет. И я горжусь тем, как я ее выполнял, даже если он пускался в воспоминания о том, о чем мне вовсе не хотелось слышать: о забракованных эскизах; о том, как слухи о его занятиях дошли до полиции и его вычислили; о том, что он так и не смог найти ту девочку. Его причудливые теории были полны удивительных прозрений. Но труднее всего мне было слушать, когда он говорил о своей смерти.

В самом конце, когда он был уже почти недвижим и полностью ослеп, он шепнул мне:

– Пусть меня примет Глазго. Почему бы и нет, а? Никогда ведь нельзя знать заранее, Джеральд. – И потом тревожной скороговоркой: – О, но… о, мне жаль, мне так жаль, жаль, жаль…

Жажда определенности снедала его, сколько бы он ни отрицал это, как бы ни пытался стать частью чего-то иного, эти его признания все равно было очень тяжело слушать.

И когда дыхание уже покидало его, я протянул ему руку, он взял ее, я зашептал и стиснул его ладонь в своих. Он ответил на мое пожатие.

Но я хотя и хотел быть нежным, продолжал сжимать его ладонь все сильнее. Уильям открыл глаза, и тогда я вдавил в нее свои пальцы. Я сжимал его руку так, что он наверняка чувствовал кости под моей тонкой стариковской кожей. Я молчал, и он ничего не говорил. Он не произнес больше ни слова. Он смотрел на меня, когда его глаза вдруг расширились, словно от удивления, а я, увидев это, зажмурился.

Тело Уильяма, как он и хотел, передали длинноволосой студенческой братии, пришедшей нам на смену.

Этот последний педагогический подвиг не дал неожиданных результатов. Несколько лет спустя, выжав из его тела весь потенциал наглядности, его отпустили покоиться с миром. Местом его последнего пристанища стало прелестное кладбище вблизи тех самых холмов: то есть настолько близко, насколько это возможно было устроить.

Я был один в кухне, меня окружал мир, где утонченные, изысканные тайны лежат лишь на дюйм глубже поверхности, доступной взгляду. Я сидел среди этих костей в пижаме, пил чай и говорил отсутствующему Уильяму, как мне жаль, что он оказался лишь нечаянным свидетелем, да и то лишь в лучшем случае. Я говорил ему, как жаль, что он так и не смог разыскать свою юную конфидентку и не получил подтверждения тому, что кто-то еще кроме него видел весь эскиз целиком, свободным, открытым для взгляда.

Теперь, когда я сам стою на пороге смерти, мне грустно, но я устал от постоянного отсутствия того, кого мне так не хватает. А еще я устал от тайн.

Тот скелет больше не появится ни в медицинском музее, ни где-либо еще. Единственный человек, кому, кроме меня, Уильям раскрыл свою тайну, не заговорит. Ну а для документа, который я с таким облегчением пишу сейчас, время настанет, когда истечет мой срок.

Я уже обо всем позаботился. Меня глубоко трогает мысль о друзьях, которые придут на мою поминальную службу. Сам бы я попросил их не беспокоиться, но я знаю, что они все равно придут, ведь им это нужно больше, чем мне.

Конечно, нехорошо нарушать слово, данное покойному, но я просто обязан привлечь внимание моих душеприказчиков к более позднему варианту распоряжений на случай моей кончины – документу, который я составил уже после смерти Уильяма. Медицинской школе города Глазго причитается теперь сумма куда крупнее той, на которую они могли рассчитывать прежде, – взамен обещанного раньше трупа. Участок земли, давным-давно приобретенный мной на кладбище, где лежит Уильям, останется пустым. Пусть лучше мой прах развеют над его могилой.

Не исключено, что по нашей с Уильямом могиле будут бегать мыши, каждая со своим рисунком под пушистой шкуркой. Как обрадовался бы Уильям, узнай он наверняка, что хотя бы в чем-то не ошибался! Что в темных глубинах океана и впрямь плавают огромные рыбы и киты с расписными костями. А воздух полон птиц, из которых каждая возносит свой эскиз к небу.

Я хочу предупредить того, кому доведется исполнять мою последнюю волю: прах после кремации состоит из куда более крупных частиц, чем зола от прогоревшего камина и тем более пепел от сигары. Но не бойтесь, эта костная труха недолго будет лежать в траве над моим Уильямом. Налетит с моря порыв ветра, и я рассеюсь с ним по свету. Прольет дождь, и, будьте уверены, вода понесет меня к нему, под землю, где я скроюсь из виду.