Книга Страшно жить, мама - Анна Златковская

– Ну, надо же попробовать. Нельзя выносить оценку тому, о чем не знаешь.

– Да что тут знать? Курение убивает лошадь. А ты не лошадь, – я потрепала его курчавые волосы. – Дай мне, – я вынула сигарету из пачки и прикурила от спички. Дым соскользнул в мои легкие, приятно пощекотав изнутри.

– Кла-ассно, – протянула я.

– Ты даже не закашлялась? – Левка выдернул у меня из рук сигарету и затянулся.

Жутко закашлялся, покраснел, сгорбившись, присел на корточки.

– Какая гадость!

– Ну вот, теперь ты вынес вполне оправданное оценочное суждение, – смеялась я.

– Ты будешь переходить в другую школу, ближе к дому?

– Нет, зачем? Осталось всего-то два года. Буду ездить на метро.

– Понятно, – Левка грустил.

– Ты чего? – я привычно толкнула его в бок.

– Мы летом переезжаем.

– Куда? – я не сразу сообразила, о чем он.

– В Израиль. Навсегда, Анжелика.

– Не-ет, ты шутишь, – я не поверила. Мой единственный друг не может меня бросить. Я знала, что Лев будет рядом со мной всегда, до самой старости. Пока одного из нас не похоронят на этом самом кладбище, где мы гоняли летом на велосипеде, а зимой играли в снежки. Тот, кто проживет чуть дольше, будет приходить на могилу, приносить цветы и тихонечко плакать, вспоминая нашу дружбу.

Левка молчал. Он закрыл глаза, пытаясь справиться с душившим его волнением. Мне еще казалось, что он шутит, как обычно, немного подтрунивает надо мной.

– Плохие шутки! – я снова его толкнула, Левка упал на землю. Он поднялся, отряхнул штаны и резко побежал.

– Ну, здрасте вам, – я в недоумении смотрела на его фигуру. – Стой, дурак!

А вечером мама спросила:

– Ты в курсе, что они уезжают, да? Представляешь, в Израиль. Там жара, хорошо…

– Мама, он мой друг.

– Да сколько у тебя еще таких друзей будет, – мама равнодушно пожала плечами. Она вертела в руках кастрюлю. – Смотри, какая кастрюля хорошая. Чистая, новая, видимо. Откуда она у отца?

Учебный год подходил к концу. Мы с Левкой делали вид, что все обычно и перемены – это вчерашний сон, который улетел в окно и не сбылся. Иногда мы так отчаянно старались не проявить навалившуюся на нас грусть, что между нами проскакивало невольное раздражение, мы начинали огрызаться. Мы не знали, как сказать друг другу «Прощай». Одно слово – и в одночасье рухнет детство. Нам уже четырнадцать лет, я украдкой покуривала, Лев говорил басом и стеснялся наметившегося темного пушка над губой. Но мы желали оставаться детьми. Друг для друга.

Ремонт наконец закончился. Это было невыносимо – жить среди коробок и дышать штукатуркой, переступать через трубы и провода, банки с краской и инструменты. Спать на грязных простынях, кипятить воду в чашке, пытаться каждый день найти чистое белье и немятые вещи. Мама постоянно повторяла под нос: «Новая жизнь, новая жизнь». А я не могла уловить вкус этой новой жизни. Мне нравилась моя старая, в которой я пряталась за плотной занавеской, где на меня смотрело чудовище с вечным вопросом: «Девочка, ты почему не спишь?» Когда я могла, как солдат, строго выполнять мамин наказ и ставить вещи на свои места, протирать пыль и играть на ковре с деревянными кубиками.

Я привыкла, что каждый вечер забегал Левка, лохматый пес с черными глазами, и утаскивал меня за руку во двор, чтобы кататься на каруселях до тошноты и нырять в подземное царство мрачного подвала. Сейчас после школы я сидела возле окна, за абажуром, на сложенном пледе, пытаясь прочесть книгу и отвлечься от новой жизни, что ворвалась в мое пространство, начисто разрушив его. Мой друг больше не вбегал неуклюже в нашу прихожую, сбивая мамины туфли. Я шикала на него, торопливо ставила обувь на место, вытирая пальцем бежевое пятнышко пыли. А Левка закатывал глаза, кричал в комнату маме «Здрасте!» и выталкивал меня за порог в длинный коридор, по которому носилось, счастливо смеясь, наше детство.

Мой друг завтра навсегда улетал в другую страну, и больше всего на свете я боялась сказать ему: «Прощай».

19

Перед школьным выпускным я получила очередное письмо от Левки. Он писал мне каждые два месяца, в подробностях рассказывая о новом мире. Иногда меня задевали его радость и восторг. Он писал, что ему нравится новая страна. Желтая пустыня, горячее солнце, яркие цвета в одежде, знойный воздух и совершенно другие люди, без спешки и нервозности в глазах, с легкой полуулыбкой на лицах. Я читала его письма, и мне казалось, что он каждой буквой вычеркивает меня из своей жизни, словно наша общая линия обрывается и уже две разные линии расползаются в стороны, как нитки на вязаном платье. Левка никогда не писал мне, что скучает. А я тосковала все эти годы.

Но это письмо было короткое. «Иду служить в армию, Лика. Представляешь, здесь даже женщины служат. Тут же война, знаешь? Но она кажется далеко, там, за горизонтом, просто я только сейчас понял, что здесь, в этой стране, которая стала моим домом, война. В каждом доме есть бомбоубежище. Однажды нам с мамой и братом пришлось прятаться, гудела сирена. Страшно? Да. Но все равно я не боюсь. Вчера набрал в руки морской воды и вспомнил, что ты никогда не видела моря. Лика, может, когда-нибудь ты его увидишь? Твой Левка».

Ответила другу я только однажды. Мама тогда не вернулась домой после работы. Я сделала уроки, почитала книгу, выпила две чашки чая, уже минуло одиннадцать часов, а ее все не было. Я встревожилась. Мамина жизнь была предсказуема в последние годы. Она, как мне казалось, ожила после разбитого романа с Владом. Благоустройство квартиры, разные заботы, какой выбрать диван, куда поставить шкаф, какую ткань для штор купить – все это маму очень забавляло, и она постоянно суетилась, находясь в некотором восторге. Мы с ней ездили по магазинам и покупали вещи. Впервые я носила не связанные мамой свитера и сшитые ею брюки да чужие вещи, отданные бедной девочке, что всегда на мне плохо сидели, а покупное, с тонким кроем и намеком на моду.

Я вместе с мамой неожиданно погрузилась в этот процесс.

Девятиэтажка навсегда осталась в прошлом. Ее образ рассыпался, когда Левка сел в самолет, который унес его через облака в центр планеты, где соленое море и желтый цвет воздуха. Поблекли кресты, холодные ступени и скрип качелей. Я заклеила воспоминания в плотный конверт ненаписанного письма и спрятала в коробку из-под обуви, где хранились елочные игрушки.

Теперь у меня была своя комната – огромная, просторная, с высоким подоконником и окном. Свой шкаф, широкая кровать, стол и стул с изогнутой спинкой. Я разбрасывала книги и альбомы для рисования по полу, повсюду валялись ручки и карандаши, просто так, без уютного стаканчика – того правильного места, как любила наказывать мама. Впервые я создавала беспорядок без страха, что мама раскричится, какая я неряха. Я вбила в дверь замок и запирала комнату, чтобы она не видела, какое удовольствие я получаю от незастеленной кровати, от джинсов, что висели на спинке стула, и от неровно лежащих книг на тумбочке.