Книга Что оставит нам Путин: 4 сценария для России - Татьяна Чеснокова

Сергей Викторович ответил на это, что вступать в Запад, как в колхоз, мы ни в коем случае не будем. И Запад, который постоянно говорит, что более близкие отношения с Россией возможны только на условиях принятия нами западных ценностей, такого одностороннего шага от нас не дождется. Возможно только взаимное движение навстречу. Западная ветвь христианской цивилизации должна воссоединиться с восточной в равноправном союзе. Постановка вопроса, безусловно, подкупает. Но вот вопрос: в каком отношении Запад, по мнению российского руководства, должен продвинуться в нашу сторону? Если у нас мировоззренческий, моральный и психологический кризисы.

Я вовсе не хочу сказать, что у нас все плохо, а на Западе чудесно. Это не так. Но мы упорно не можем разобраться со своим идеологическим и прочим имуществом, скопившимся от предыдущих общественных формаций, поэтому наши позиции (в отличие от западных) слабо прописаны. Если бы Запад даже и хотел пойти нам навстречу, не очень понятно, по какой дороге. Мы сами не можем понять и сформулировать свои сильные стороны. Удивительным показалось видение Лавровым ситуации с частной жизнью, человеческим капиталом в нашей стране. Сославшись на Машу Липман (!), Лавров сказал, что, по ее оценке, никогда еще в частной жизни российские граждане не имели столько свободы. И он полагает, что людям надо дать время насладиться этой свободой частной жизни – напутешествоваться, насмотреться, наесться, напокупаться всего. А потом уже эти люди заинтересуются политикой и вернутся в общественную жизнь.

Маша Липман, как объяснил один из коллег, – работница московского представительства американского фонда Карнеги. Почему для выражения своего отношения к общественной ситуации в России министр апеллирует к Маше Липман? Объяснение может быть только одно – в своих собственных оценках он не уверен, а ориентируется на тот самый Запад, в который вступать, как в колхоз, мы не будем…

Оценивая первый день дискуссии в целом, невозможно не отметить гнетущее впечатление, которое производила неспособность ораторов перейти от эмоционального описательства к осмыслению и вскрытию причин происходящего – с тем чтобы сделать какие-то выводы и наметить пути преодоления нехороших тенденций. Вообще сама по себе культурная матрица в том контексте, в котором она обсуждалась на СВОПе, – это все же предмет психологов, а не литераторов. Смена языка с публицистического на научный могла бы способствовать пониманию скрытых пружин тех явлений и особенностей психологии россиян, по поводу которых сокрушались выступающие. Более того, это могло помочь понять, как эти особенности психологии превратить в сильные, а не слабые стороны общества.

Второй день ассамблеи, когда речь пошла о русском языке, показал, что профессиональный разговор по теме дает больше пользы, чем разведение идеологических костров на том месте, где должны быть письмена науки.

Разговор о русском языке начался с объемного и всестороннего доклада исполнительного директора фонда «Русский мир» Вячеслава Никонова, рассказавшего, что происходит с количественными показателями распространенности русского языка. Пиком распространения, по данным Никонова, были 1950-е годы, когда в зоне русского языка находилось 350 миллионов человек, за последние десятилетия количество русскоговорящих сократилось на 50 миллионов человек. Никонов ожидает в ближайшее десятилетие уменьшения еще на 20–30 миллионов. Однако с ним согласны отнюдь не все эксперты.

Некоторые из них, работающие с другими странами, говорят о возрождении интереса к русскому языку и в бывших республиках СССР, и в странах бывшего социалистического лагеря, и в европейских странах, где многие представители обеспеченных классов рассматривают Россию как страну, в которой можно заработать. Новой тенденцией является появление больших русскоязычных сообществ во многих европейских государствах, США, Канаде, Австралии.

Правда, насколько можно доверять никоновским цифрам, осталось большим вопросом. Когда Вячеслав Никонов заявляет, что в Австралии 160 тысяч русских, а ядро этого сообщества – потомки белоэмигрантов из Харбина, то, зная ситуацию в Австралии не понаслышке, можно лишь усмехнуться. Говорящих по-русски и относящих себя к русской культуре в современной Австралии никак не меньше полумиллиона, и с потомками харбинской эмиграции этих людей абсолютно ничего не связывает. А вот с Россией они поддерживать связи были бы рады, но этому препятствует безобразная работа местного подразделения МИД.

Эксперты-филологи говорили о состоянии русского языка весьма оптимистично. Язык развивается, отвечает на вызовы времени, модифицируется. Одновременно практически все отмечали, что, по-видимому, впереди нас ждет быстрое сужение пространства употребления национальных языков, на которых говорят небольшие народы. В науке, например, складывается ситуация, когда ученые из таких стран, как Норвегия, Швеция или Дания, пишут свои труды на английском. В каждой из этих стран слишком мало специалистов в узких областях, чтобы имело смысл писать специализированные работы на родном языке – у них не будет читателей, они не войдут в русло мировой науки. Но это ведет к обеднению и примитивизации языков, у них отсыхают целые понятийные области, упрощается структура.

Так, из полноценного – сложного и развивающегося языка, обеспечивающего и соответствующее развитие сознания, национальные языки превращаются в нечто, вызывающее в памяти словарь Эллочки-людоедки. Набор примитивных фраз для общения на примитивные темы. Не грозит ли то же самое и русскому языку? Ведь и мы уже пришли к состоянию, когда издать работу на английском в иностранном научном журнале куда престижнее, чем опубликовать эту работу на русском. Да что далеко ходить – чего стоит пример Сколково, где официальным языком обозначен английский! Об этом, кстати, спросили Никонова. На что он, вздохнув, сказал, что вопрос тяжелый, сложный. По его словам, он пытался ставить вопрос о странности такого подхода, наносящего жесткий удар по престижу русского языка в науке, и услышал в ответ, что использование русского в Сколково вело бы к провинциализации. Пока речь может идти лишь о том, что в Сколково будет создан центр изучения русского языка для англоговорящих специалистов. Предложений о методах продвижения русского языка прозвучало много, среди них были и примеры успешных частных инициатив, нуждающихся для развития в государственной поддержке.

Вообще обсуждение проблем русского языка получилось куда более оптимистическим, нежели культурной матрицы. Но разорвать эти вопросы сложно. Язык представляет интерес не сам по себе, он распространяется, будучи носителем определенной идеологии жизни. И в этом смысле совершенно естественно, что пик распространения русского – 1950-е годы прошлого столетия. Это было время бурного развития коммунистических идей, русский язык распространялся как язык коммунистической идеологии. Обвиняя себя в том, что наша культурная матрица мешает развитию, что мы же хотим распространять – идеи стагнации? Между тем Россия именно благодаря ей является самой большой по территории страной мира, так что от осмысления сильных сторон нашей культурной матрицы никуда не деться.

В заключение надо сказать, что состоявшийся обмен мнениями был, безусловно, полезен. Тем, прежде всего, что показал, какие игроки на поле, какие идеи выдвигаются.