Книга День матери - Татьяна Богатырева

– Але, Тима! Привет, это Маша. Встретимся вечером, жду с нетерпением.

Улыбаюсь. Квартира уже не кажется мне такой унылой. Иду к себе. Прохожу в свою комнату, вернее, в мамину мастерскую, кладу в угол сумку.

– Сынок.

Я вздрагиваю. За холстом сидит мама, на своем детском стульчике, она вся сжалась, правое плечо намного выше левого, она курит.

– Тима, сынок.

Я вздыхаю. Ну вот, опять. У меня окончательно портится настроение. Подхожу к маме, помогаю ей встать, уговариваю пойти на кухню. На кухню она с моей помощью идет, а вот свет включать отказывается.

– Мне страшно, сынок, – шепчет мать. – Что мне делать, Тим?

– Ну вот мы свет включим, и сразу станет не страшно.

Мне самому противно от того, как звучит мой голос. Как будто я говорю с глупым малышом, а не со своей матерью.

– Нет!

Она произносит это свое «нет» громко и резко, а потом снова переходит на бормотание.

– Не надо свет, я слышу, как гудит электричество, от этого у меня болит голова.

Я начинаю подозревать, что мама не принимает свои таблетки, спрашиваю ее об этом. Ну да, так и есть.

– Батюшка говорит, таблетки – зло, сынок. Я с Божьей помощью и так как-нибудь. Ты посиди со мной, а я прилягу. Мне очень страшно, Тима, – уже снова громко.

– Конечно, мама.

Она, не раздеваясь, ложится в кровать, а я встаю («Тима, ты куда?!»), чтобы поставить чайник и позвонить – сказать, что я никуда сегодня не пойду.

* * *

Я просыпаюсь от звонка в дверь. Ничего не понимаю, темнота, ночь. Из соседней комнаты слышен храп отца Бориса. В дверь снова звонят, я бреду в темноте на кухню, после сна у меня плохая координация движений. Мама тоже проснулась, но она не встает, включаю свет. У мамы подушка отпечаталась на щеке, она моргает от верхнего света.

Снова звонят. Я смотрю в глазок и вижу Юру.

Открываю дверь. Юра стоит и смотрит на меня и не может ничего сказать, он открывает рот, как будто бы произносит какие-то слова, но на самом деле он не издает ни звука.

Я понимаю: что-то случилось.

– Что-то случилось, – говорю я.

Он пытается взять себя в руки, а потом говорит: «Тима».

И все.

Я соображаю, что надо выйти на лестницу. На лестнице – тоже темно, и в этой темноте Юра хватает меня за запястье, я вздрагиваю: «Холодная!»

Он закуривает и садится прямо на каменный пол. Я прислоняюсь к стене, в темноте я вижу только Юрин силуэт на фоне окна. Я молчу и жду. Во дворе у какой-то машины сработала сигнализация.

И Юра начинает что-то говорить. О том, что я его друг и что-то еще про детство. Он бормочет себе под нос почти как мама, и до меня долетает только: «Помнишь, в детстве», «Папа, убийство», «Все просто», что-то еще в этом духе.

– Помоги мне, – вдруг говорит Юра.

И я отвечаю, да-да, конечно, что угодно.

– Я, – говорит Юра и замолкает.

– Я, – опять начинает он.

Сигнализация снова громко пищит во дворе.

– Мне кажется, я. Уме… умре… погиб.

– Что? Кто погиб? Юрик, я не…

– Человек. Погиб человек.

И он снова замолкает. Я делаю шаг к нему навстречу, но в темноте мне ничего не видно, я не знаю, где он, мне кажется, что его вообще здесь нет, и я стою на лестничной клетке один.

– Что мне делать, Тим?

Не дождавшись ответа, он вскакивает и сбегает вниз по лестнице, и я слышу, как дверь на улицу хлопает, и еще я вижу след от света перед тем, как она хлопает, мне кажется, что эта полоска света остается, даже когда дверь уже закрылась.

* * *

Когда Ваня появляется в классе, я вскакиваю, чуть не смахнув учебники с парты, и подбегаю к нему.

– Куда вы пропали? Где Юра? Неделю назад он пришел ко мне ночью…

Я тараторю и заикаюсь – это так всегда, когда я волнуюсь. Ваня хмурится и кивает – потом поговорим. Тут я неожиданно для самого себя говорю:

– Давай сейчас уйдем с уроков.

Он удивленно оглядывает меня этим своим взглядом – якобы внимательным, выпучив глаза, – и кивает.

Но расспросить его сразу не получается. Приходится терпеливо ждать, когда он купит себе пиво в ларьке. И прямо с пивом в одной руке, с сумкой в другой и с сигаретой за ухом идет быстрым шагом вперед по линии. Я плетусь следом, едва ли не подпрыгиваю от нехороших предчувствий, а еще – от того, что идет он и вправду быстро.

Ваня идет и осматривает дома, заглядывает в окна проезжающих мимо машин.

– Ты знаешь, Юра у нас работает, да? – начинает он.

Мне хочется остановиться, остановить его, посмотреть ему в лицо, но у меня не получается это сделать, и мы идем.

– То есть он сам не торгует, а как это самое… в общем, если кто-то не хочет платить, то Юра и еще там чуваки, они приходят за деньгами.

Он наконец-то останавливается перед светофором, и я могу заглянуть ему в глаза. Но лицо у Вани очень спокойное, счастливое – как обычно; он даже не хмурится. И это на самом деле меня пугает.

– И вот тогда они э… не рассчитали просто. Юра и еще два чувака. И тот чувак, который не платил, он, короче, это. У него переломы там какие-то. Он это…

– Господи, да что?!

Загорается зеленый, и Ваня переходит дорогу, а я остаюсь стоять на месте. Потом догоняю его.

– Так что?!

– Да что ты заладил, «что» да «что»?! Помер он, ясно?!

Потом мы идем молча. Я не выдерживаю первым:

– И что теперь?

– Да там, короче. У меня же отчим подполковник МВД… надо как-то это, ну отмазать Юру, что ли.

– Как отмазать?

– Ну смотри, там либо колония, либо дурка, если что-то там такое придумать, что он не в себе был. Ну обойдется все, короче. Отчим сказал – отмажем.

– А можно его увидеть?

– Не-а, щас нельзя.

Он останавливается. Смотрит на меня сердито:

– Да и тебе-то что до этого?

Я не знаю, что ему на это ответить.