Книга Иван, Кощеев сын - Константин Арбенин

— Единоглавый! — охнул Иван и тут же нос свой пальцами защемил, поскольку подул ветерок и пахнуло от государя слаще прежнего.

Змей свою рыхлое тело к озерцу подтянул, разложил его части по равнинкам да бугоркам, откашлялся, кудлатую бороду грязными когтями прорядил.

Горшеня Ивану на ухо шепчет:

— Давай у этого сырка спросим насчёт чёрта, который нам нужен. Сдаётся мне, что он про него обязательно должен знать. Они, небось, на одних дрожжах взращивались — дрожжевые, понимаешь, братья.

А Ивану уже не до чёрта — он от неравной борьбы с запахом вдруг позеленел весь и лицом потерялся. Видать, случился с ним осязательный шок.

— Ты носом дыши, — толкает его Горшеня, — носом завсегда лучше дышать, чем ртом: на дух противнее, зато гадости внутрь гораздо меньше попадает!

Иван от безысходности Горшеню послушал, сделал носом глубокий захват воздуха, пошатнулся, а затем будто даже взбодрился и повеселел. Зрачки у него расширились, и в лице возобладал какой-то нездоровый синюшный оптимизм.

Пока друзья с дыханием экспериментировали, мохнатый воевода вытянулся перед государем во фрунт.

— Вот, ваше лесное величество, — докладывает, — добыли языков, понимаешь!

— Языков? — басит звериный царь. — Языков я люблю, благодарствуйте.

— Рад стараться! Служим живой природе! — рапортует медведь и задом отходит в сторонку, чтобы картину не заслонять.

А змей ретироваться ему не позволяет, спрашивает со всей государевой строгостью:

— Кто такие? Откуда взялись?

— Разбойники, — снова вытягивается Потап Михалыч. — Семионы!

— Почему думаешь, что разбойники?

— Потому как людской породы существа, а люди, ваше лесничество, они все есть чистой воды разбойники. От них в лесу завсегда один, понимаешь, урон!

Змей когтистыми пальцами по земле постучал, в крошку целый пук дёрна перемял — поразмышлял, значит. Смотрит на доставленных. А те до сих пор слова вымолвить не могут, с прихваченными носами стоят.

— Однако их тут двое, — недоумевает царь-змей.

Медведь чуть помедлил, но согласился.

— Так точно, ваше величество, — говорит, — около того.

Тут Иван всё ж таки нос разомкнул, головой дёрнул, как жеребец, и понесло его ретивое.

— Никакие мы не разбойники, — говорит он и шаг вперёд делает, — а уж тем паче не Семионы, за которых нас тут все принимают! Меня, например, Иваном зовут. А ты кто таков будешь, удивительное существо?

Змей от такого обращения остолбенел, медведя лапой отодвинул на край поляны: сам, мол, разберусь со смутьяном, без всяких мохнатых свидетелей.

— Я, — объявляет снисходительно, — Тигран Горынович Первый, всех зверей единоличный царь.

А Иван всё больше наглеет, прямо на рожон прёт — сломила его, видать, химическая атака!

— А разве царь зверей — не лев? — спрашивает развязно.

— Львы у нас не водятся, — отвечает Тигран Горыныч.

— Так ведь и драконы не водятся!

— Я не дракон, — терпеливо объясняет животное. — Я тигровый полосатый змей редкой ископаемой породы, северного разновида. Единственный в своём роде.

— Стало быть, тебя охранять надо? — интересуется Иван.

— А как же! — соглашается Тигран Горыныч и с явным удовольствием рассказывает об этом подробнее. — Конечно. Давеча даже научная экспедиция приезжала, мерки с меня сняла и в какую-то Красную книгу записала. Даже отпечатки попросили на память оставить. Да… — змей гордо раскланялся на разные стороны, а затем как-то резко поник заповедной своей головушкой. — Только… Оказия вышла, однако: те экспедиторы самозванцы оказались, воры обыкновенные и разбойники, подлое человечье семя! Угнали у меня, срамоеды, коврик-самолёт! А я без него на дальние расстояния передвигаться неспособный, отяжелел с годами, турбулентность потерял… — вдруг вскинулись бровки змеиные: — Да уж не ваши ли дружки-сподвижнички?! Небось в одной шайке состоите!

— Мы, государь лесной, ни в какой шайке не состоим, — отвечает Иван, — а наоборот даже являемся лицами уполномоченными. И явились мы к тебе, государь, не с воровством и подлостью, а с дружескими посланиями. Отец мой батюшка велел тебе на словах привет передать и засвидетельствовать своё почтение.

Змей насторожился.

— А кто ж таков у тебя отец-батюшка, — спрашивает, — коли он моей царственной персоне смеет свойские приветы передавать? По какой такой линии сиё панибратство? Какого он роду — княжеского или, может быть, королевского?

— Не княжеского и не королевского, ваше лесничество, — говорит Иван весомо, — а только все князья да короли ниц перед ним падают. А роду он мужеского, и зовут его Кощей Феофаныч Бессмертный. Слыхал о таком, государь?

Тигран Горыныч удивился несколько, посмотрел на Ивана испытующе, голову приблизил, глаза прищурил. А потом как расхохочется — будто камнепад с Гималаев сошёл. От этого смеха даже земля слегка задрожала, птицы любопытные вспорхнули и отлетели подальше, а ворон, который на дубу сидел, трубу свою выронил.

— Вот те на! — умерив смех, говорит змей, — вот так встреча! Вот смех — Кощейка Грязной привет мне передаёт! А ты, стало быть, сынок его — Ивашка Кощеев! Ну, умора! Ну, курьёз!

Иван такой реакцией недоволен явно, даже щёки надул и голову набычил.

— Это в чём же, — спрашивает, — курьёз и умора?

— А в том, — уже без смеха отвечает ему Тигран Горыныч, — что папаша твой числится у меня в первейших обидчиках, и имею я на него зуб коренной, который уже годиков, почитай, двадцать как растёт и ноет. И, стало быть, то, что ты этому негоднышу родным сыном приходишься, отнюдь вину твою не смягчает, а наоборот!

— Какую вину-то? — не понимает Иван.

Он, видать, к логике уповает, а Тигран Горыныч к другим наукам склоняется, не к таким точным.

— Понятно какую, — объясняет, — яблоко от яблони недалече падает.

Тут Иван несколько растерялся, даже и не знает, как дальше с Тиграном Горынычем разговаривать, чем ещё его увещевать. Сдулся в один момент его химический запал, исчезла героическая живинка. Теперь ему даже страшновато сделалось за дерзкое своё выступление.

— Ну чем же тебе, государь, — разводит он руками, — батя мой так наперчил?

— Чем?! — рычит змей. — Да он был мне друг и сотрапезник, а потом забыл, стало быть, своего сотоварища, обабился, сучок фанерный, дружбу мужскую под откос пустил! Предал он меня, а предательство — самый тяжкий грех!

— Да нет же, государь, — оправдывается Иван, — он всегда тебя помнил, всегда в пример приводил!

— Не ври, хлопец! — рычит змей. — Батька твой — свинтус порядочный, сущность у него неблагодарная. Он же, пестик дизельный, меня на свадьбу свою не пригласил! Представляешь ли? Всех пригласил, а меня — самого своего закадычного дружка — профутболил об штангу! Не забуду никогда ему такой обиды!