Книга Последняя принцесса Индии - Мишель Моран

Спустя несколько дней, когда я упражнялась в стрельбе из лука, боги вняли моим молитвам. Шиваджи принес в наш дом поразительную новость.

– Рани отправила на покой одну из дургаваси, – сообщил он. – Состязания назначены через двенадцать месяцев.

– Тогда мне уже исполнится семнадцать. Даже лгать не придется.

Шиваджи хотел что-то мне сказать, когда раздался крик Ануджи:

– Сита!

Сестра, запыхавшись, подбежала к нам.

– Там, на земле, птица с перебитым крылом!

Мы пошли туда, куда показала Ануджа. Маленькая бюльбюль с черным оперением и ярко-красными щечками прижимала поврежденное крыло к своему крошечному тельцу. Ануджа нагнулась и взяла птичку.

– Можно ее вылечить? Кто-нибудь знает, как ей помочь?

На лице Шиваджи отразились противоречивые чувства. Конечно, он хотел ей помочь, но сейчас надо было начинать занятие со мной.

– Думаю, мой младший сын сможет помочь. У него дар целителя. Иногда он ходит к лекарю животных и помогает ему.

Пока Шиваджи ходил за сыном, я принесла дупатту и повязала голову этим легким шарфиком, который носят наши женщины.

– Помните Ишана? – вместо того чтобы представить сына, спросил Шиваджи.

Паренек застенчиво улыбнулся. Я слышала, что недавно он отпраздновал свое четырнадцатилетие, но для своего возраста Ишан был каким-то очень уж худым и низкорослым. Самый младший и самый щуплый из трех братьев. Поклонившись, Ишан коснулся ног моего отца правой рукой, затем – третьего глаза и места на груди, под которым билось сердце. Таково обычное приветствие в Индии, особенно если младший по возрасту не видел старшего уже довольно продолжительное время.

– Ишан! – воскликнула бабка, спешно выходя из дома во двор.

Ануджа тут же придвинулась поближе ко мне.

– Только взгляните на него! – произнесла бабка, словно впервые в жизни увидела какое-нибудь экзотическое животное. – Вылитый отец. Такой же высокий и красивый.

На самом деле паренек не был ни высоким, ни красивым, но, глядя на бабку, я невольно начинала ей верить. Бабка была похожа на опал – камень, при взгляде на который никогда нельзя сказать, какого он цвета в действительности. Все зависит от того, под каким углом на него падает солнечный свет.

– Боги всегда благоволили к тебе, Шиваджи. Три сына – и ни одной дочери!

– Возможно, именно поэтому я так привязался к вашим внучкам, – сказал сосед. – Мне так и не удалось понянчиться с маленькими девочками.

Я преисполнилась благодарности по отношению к Шиваджи.

Хотя папа стоял рядом с ней, бабка не удосужилась скрыть своего отвращения.

– Я все время говорю Нихалу, что сыновья приращивают богатство дома. Ему надо еще раз жениться. Нельзя гнить здесь заживо с двумя дочерями на руках. Разве я не права, Шиваджи?

Соседу было явно не по себе. Он подергал себя за ус. Его сын стоял, уставившись в землю.

– Я не вправе указывать другому человеку, что ему следует делать, – наконец произнес Шиваджи. – Ишан, посмотри, что с птичкой.

Сестра до сих пор держала маленькую бюльбюль в своих ладошках, прижимая ее к груди, чтобы согреть. Помедлив, она неохотно протянула птичку сыну Шиваджи. Паренек отнес бюльбюль к небольшому столику, стоящему под окном кухни.

Ануджа стояла рядом с ним, пока Ишан лечил птицу. Паренек сказал девочке крепко держать бюльбюль, пока он обматывал полоской ткани ее тельце, чтобы закрепить сломанное крыло. Они работали молча. Я взглянула на Шиваджи. На лице мужчины застыло задумчивое выражение.

Вечером я пошла в комнату для совершения пуджи. Я молилась перед статуей Дурги, богини женской силы и убийцы демонов. Я просила помочь мне победить в состязаниях, но также проявить благоволение к моей сестренке. Пусть у нее будет хороший муж.

– Кто-нибудь добрый, – молилась я. – Пусть хорошо заботится о ней, когда папа умрет, а меня рядом с ней не будет.

Я прикоснулась лбом к джутовой циновке, затем подожгла вторую палочку благовония и наблюдала, как дым клубится вокруг статуи богини. Задолго до моего рождения папа много времени и сил потратил на то, чтобы вырезать каждую из десяти рук богини, сжимающих всевозможные виды оружия. Вскоре мне доведется показать, на что я способна в обращении с большинством из зажатого в руках богини оружия. Это определит не только мою судьбу, но и судьбу Ануджи.

В этот момент до меня донеслось сдавленное сопение. Поднявшись, я пошла дальше по коридору, чтобы проверить, что там такое, и застала сестру всхлипывающей у себя в постели.

– Почему ты плачешь? – спросила я.

Сестра зарылась лицом в подушку.

– Ануджа!

Девочка отвернулась к стене. Я села на чарпаю и стала ждать, когда Ануджа заговорит со мной.

– Никто меня не любит, – наконец произнесла она.

– Кто тебе такое сказал?

– Ты от меня уезжаешь.

– Ану! Я уезжаю для того, чтобы постараться обеспечить тебе счастливое будущее. Разве ты не хочешь выйти замуж и иметь детей?

– Я хочу остаться с тобой.

– Если я выдержу все испытания, то буду жить в городе, стану воительницей и никогда не выйду замуж, – сказала я и добавила: – У меня не будет своих детей. Разве ты не хочешь большего для себя?

– Ты уезжаешь, а я останусь с дади-джи.

– И с пита-джи. Не забывай об этом.

– Он всегда чем-то занят.

– Да, но он обязательно найдет время, чтобы почитать тебе.

Девочка улыбнулась, но затем ее лицо вновь омрачилось.

– Пожалуйста, не оставляй меня с ней.

– Ану, я ведь уезжаю не навсегда. Здесь мой дом.

Я не сомневалась, что сестра чувствовала мою искренность и знала, что это не пустые слова.

Глава 6

1851 год

Однажды, мне тогда было пять или шесть лет, один из приближенных махараджи проезжал Барва-Сагар, направляясь в куда больший по сравнению с нашей деревней город. Когда процессия следовала через Барва-Сагар, все жители столпились, следя за этим захватывающим зрелищем. Приближенный махараджи ехал впереди повозок, которые тянули покрытые атласными попонами верблюды и волы. Позади ехала длинная вереница двуколок. Возницы сидели на козлах, защищенные от знойного солнца большими серебряными зонтами. Женщины деревни, сгрудившись, стояли за деревянными решетками самого большого в Барва-Сагаре храма и с благоговейным ужасом взирали на мужчин, восседающих на усыпанных драгоценными камнями седлах. Даже мама, на которую обычно не производили особого впечатления золото и роскошь, смотрела на все это широко распахнутыми глазами.

– Такое тебе уже никогда больше не удастся увидеть, – сказала она мне.