Книга Языки Пао - Джек Вэнс

Бустамонте с понимающей усмешкой покачал головой:

— Шестьсот в месяц — не слишком ли это много?

Палафокс ответил пылающим взглядом. Бустамонте, осознав свою оплошность, поспешно добавил:

— Тем не менее, я согласен с этой цифрой. Но вы взамен возвратите моего любимого племянника Берана, чтобы на Пао он мог подготовиться к дальнейшей карьере.

— В качестве посетителя дна морского?

— Мы должны исходить из реального положения дел, — пробормотал Бустамонте.

— Согласен с вами, — бесцветным голосом сказал Палафокс, — и оно диктует, что Беран Панаспер, Панарх Пао, должен продолжить образование на Брейкнессе.

Бустамонте отчаянно запротестовал, Палафокс отвечал резко. Он держался презрительно-спокойно, и в конце концов Бустамонте был вынужден согласиться на его условия.

Сделку отсняли на кинопленку и стороны расстались если не дружелюбно, то, по крайней мере, довольные друг другом.

10

Зима на Брейкнессе была суровой и холодной, негустые облака бежали вниз по Реке Ветров, град, мелкий как песок, свистел в скалах. Солнце показывалось лишь ненадолго над громадным скальным зубом на юге долины, и почти весь день Институт Брейкнесса был погружен во мрак.

Пять раз приходила унылая зима, пока Беран Панаспер не приобрел основы образования в Институте.

Первые два года Беран жил в резиденции Палафокса, и все силы отдавал изучению языка. Его собственные представления о функции речи оказались для него бесполезными, ибо языки Брейкнесса и Пао различались слишком сильно. Язык Пао был из так называемых «полисинтетических», где корни, присоединяя приставки, суффиксы и окончания, меняли значение. Язык Брейкнесса был по своей сути «аналитическим», но уникальным в том отношении, что личность говорящего была как бы основой синтаксиса — это обеспечивало логическую стройность и простоту. Поскольку человеческое «я» подразумевалось всей структурой высказывания, отпадала необходимость в местоимении «я». Прочих личных местоимений также не существовало, за исключением некоторых конструкций третьего лица — хотя в действительности они состояли из существительных. В языке отсутствовало отрицание — вместо него существовало множество антонимичных пар, например, «иди» и «оставайся». Не было и пассивного залога — любая идея была обособленной: «ударить», «получить удар». Словарь был чрезвычайно богат словами, обозначающими мыслительные операции, но практически начисто отсутствовали лексические единицы, соответствующие эмоциональным состояниям человека. Если вдруг Магистр Брейкнесса решался приоткрыть свою индивидуалистическую камеру-одиночку и обнаружить перед собеседником свое настроение, он был вынужден прибегать к неловкому многословию.

Такие обычные для паонитов понятия, как «гнев», «радость», «любовь», «горе» в словаре Брейкнесса не имели аналогов. Однако были слова для обозначения сотни способов логического мышления — тонкости, непонятные для паонита. Различие это настолько поразило Берана, что временами он опасался за свою личность, за целостность своего «я». Недели напролет Фанчиэль объяснял, иллюстрировал, перефразировал, понемножку Беран усваивал чуждый ему образ мысли — и Брейкнесс становился для него все понятнее…

Однажды его призвал Палафокс и объявил, что познания Берана в языке достаточны для того, чтобы начать образование в Институте, что он должен незамедлительно стать учеником начальной ступени.

Беран вдруг почувствовал себя покинутым, брошенным… В доме Палафокса он чувствовал себя в безопасности, хотя ему было и невесело — что же будет в Институте?

Палафокс отпустил его, и через полчаса Фанчиэль уже проводил его к большому квадратному зданию из туфа, проследил, как он зарегистрировался и обосновался в комнате студенческого общежития. Затем Фанчиэль ушел, и с тех пор Беран не видел ни его, ни Палафокса.

Так начался новый период жизни Берана на Брейкнессе. До сих пор за его образованием следили домашние наставники-паониты. Никогда он не принимал участия в традиционном паонитском процессе обучения, когда тысячи детишек скандировали в унисон — младшие выкрикивали числа: «Ай! Шрай! Вида! Мина! Нона! Дрона! Хиван! Импле!», старшие распевали эпические саги, чем, в сущности, и ограничивалось все паонитское образование. Поэтому Беран, пройди он через это, мог бы быть еще более поражен обычаями Института. Здесь каждый юноша воспринимался как личность, как индивидуальность, как одинокая звезда в безбрежности Космоса. Беран жил сам по себе, обособленный от прочих во всем, что касалось рутины. Когда возникала случайная общая беседа, то для того, чтобы ее поддержать, необходимо было привнести в дискуссию новую и оригинальную идею. И чем менее ортодоксальной она была, тем более яростно ее атаковали. Тот, кто выдвинул идею, должен был ее защищать, не выходя, однако, из границ логики. Если это ему удавалось, его престиж увеличивался. Если юноша терпел поражение — его престиж существенно страдал.

Еще одна тема была популярна в студенческой среде — вопрос возраста и смерти. Строго говоря, это была запретная тема — особенно в присутствии Учителя — ибо на Брейкнессе никто не умирал от болезни или телесной немощи. Магистры путешествовали по всей Вселенной, множество их погибало насильственной смертью, несмотря на все средства защиты и удивительное вооружение. Большее число их, однако, проживало свою жизнь на Брейкнессе, не меняясь с годами — может быть, становясь лишь чуть более сухопарыми, угловатыми и костистыми. Но Время неумолимо приближало Магистра к особому статусу — Эмеритуса. Он становился все менее педантичным, более эмоциональным, его эгоцентричность начинала брать верх над социальной конформностью, учащались взрывы раздражения, гнева, и наконец, наступала настоящая мания величия — после этого Эмеритус исчезал.

Беран, стеснительный, с недостаточно беглой речью, поначалу удерживался от участия в диспутах. Совершенствуясь в языке, он понемногу начал вступать в беседы, и, миновав неминуемый период поражений в полемике, уже мог добиваться и успеха. Так впервые за все время своего пребывания на Брейкнессе он испытал чувство удовлетворения.

Взаимоотношения между студентами носили формальный характер — не были ни дружескими, ни враждебными. Юношей Брейкнесса весьма интересовала проблема деторождения, причем во всех возможных аспектах. Беран, на Пао усвоивший правила скромности, был вначале шокирован, но частые обсуждения со временем лишили сей предмет сладости «запретного плода». Он узнал, что престиж на Брейкнессе является результатом не только успехов в сфере интеллектуальной, но определяется также количеством женщин в гареме, числом сыновей, успешно прошедших тесты, степенью сходства их с родителем (психического и умственного), а также их успехами. Некоторые Магистры по этим показателям почитались особенно высоко, и чаще всего в связи с этим упоминалось имя Лорда Палафокса.

Когда Берану пошел пятнадцатый год, репутация Лорда Палафокса стала конкурировать с престижем Лорда Кароллена Вампелльта, Главного Магистра Института. Беран не мог побороть чувства некоей причастности к Палафоксу и потому гордился.