Книга По ту сторону рифта - Питер Уоттс

Все бешенство вытекает из меня, как воздух через пробоину. Я бессильно опускаюсь на адапто-кресло и прячу лицо в ладонях.

– Это же есть в журнале, – хнычет он. – Там все есть. Никто ничего не скрывал. Как вы могли не знать?

– Я знала, – вяло отзываюсь я. – Точнее, я… я… Точнее, я не знала, но ничего такого уж неожиданного тут нет на самом-то деле. Просто спустя какое-то время… перестаешь интересоваться.

Существуют правила.

– Вы даже не спрашивали, – тихонько произносит мой сын. – Как они там.

Я поднимаю голову. Дикс широко раскрытыми глазами пялится на меня с противоположного конца каюты, прислонившись к стене; он слишком напуган, чтобы прошмыгнуть мимо меня к двери.

– Что ты здесь делаешь? – устало выговариваю я. Его голос срывается. Ответить Диксу удается со второй попытки:

– Вы сказали, что я могу вернуться. Я выжег свой адаптер…

– Ты выжег свой адаптер.

Сглотнув, он кивает, потом вытирает кровь тыльной стороной ладони.

– Как к этому отнесся Шимп?

– Он… машина не возражала, – говорит Дикс, до того откровенно подлизываясь ко мне, что в этот миг я действительно готова поверить – может, он тут и вправду сам по себе.

– Значит, ты попросил у него разрешения. – Он хочет кивнуть, но у него все написано на лице. – Не надо пудрить мне мозги, Дикс.

– Вообще-то… он сам это и предложил.

– Понимаю.

– Чтобы мы могли поговорить, – добавляет Дикс.

– И о чем же ты хочешь поговорить?

Он утыкается взглядом в пол и пожимает плечами.

Я встаю и подхожу к нему. Он напрягается, но я качаю головой и развожу руками.

– Все нормально. Нормально. Приваливаюсь спиной к стене и сползаю на пол, рядышком с ним.

Несколько минут мы просто сидим.

– Как же давно это случилось… – говорю я наконец.

Он недоуменно смотрит на меня. Что вообще означает «давно» в нашем-то случае? Я делаю еще одну попытку:

– Знаешь, говорят, будто такой вещи, как альтруизм, не существует.

Его глаза на мгновение стекленеют, затем в них вспыхивает паника; я догадываюсь, что он пытался запросить в системе определение и потерпел неудачу. То есть мы и в самом деле одни.

– Альтруизм, – начинаю объяснять я. – Бескорыстие. Когда расстаешься с чем-то сам, чтобы помочь другому. – Кажется, он понимает. – Говорят, будто любой бескорыстный поступок в конечном счете сводится к манипуляциям, родственному отбору, взаимным выгодам и тому подобным вещам, но это заблуждение. Я…

Закрываю глаза. Это трудней, чем я ожидала.

– Я была бы рада просто знать, что с Каем все нормально, что Конни в порядке. Даже если бы ничего от этого не выгадывала, если бы мне это чего-то стоило. Даже если б не оставалось ни единого шанса встретиться с ними еще хотя бы раз. За такое можно заплатить почти любую цену – лишь бы знать, что с ними все хорошо. Лишь бы верить, что с ними все хорошо.

С ней ты виделась пять сборок назад. С ним не попадала в одну смену от самого Стрельца. Ну и что? Они же просто спят. Может, в следующий раз.

– Поэтому вы и не проверяете, – медленно выговаривает Дикс. На нижней губе у него пузырится кровь; он, похоже, не замечает.

– Да, не проверяем.

Только вот я проверила, и теперь их нет. Оба сгинули. Остались лишь заимствованные у них нуклеотиды, которые Шимп утилизировал в виде этого неполноценного и неприспособленного создания, моего сына. Мы с ним единственные теплокровные существа на тысячи световых лет, и как же мне сейчас одиноко.

– Прости меня, – шепчу я, а потом наклоняюсь и слизываю запекшуюся кровь с его разбитых губ.

Когда-то на Земле – тогда еще существовала некая Земля – водились такие мелкие зверьки, которых называли кошками. Одно время и у меня был кот. Бывало, я часами смотрела, как судорожно подергиваются во сне его лапки, усы и уши – это он преследовал воображаемую добычу в каких-то неведомых декорациях, которые рисовал его спящий мозг.

У моего сына такой же вид, когда Шимп червем вползает в его сны.

Это даже почти и не метафора – все буквально: кабель присосался к его голове, словно какой-то паразит; поскольку беспроводной адаптер выжжен, информация поступает по старому доброму оптоволокну. Или, скорее, ее закачивают насильно: яд просачивается в голову Дикса, а не наоборот.

Меня здесь быть не должно. Разве я только что не закатила скандал, когда вторглись в мое личное пространство? («Только что». Двенадцать световых лет назад. Все относительно.) Однако Диксу в этом смысле терять нечего: ни украшений на стенах, ни намеков на творчество или хобби, ни мультимедийной консоли. Сексуальные игрушки, которые есть в каждой каюте, лежат на полках без дела. Я бы подумала, что он сидит на антилибидантах, если б недавно не убедилась в обратном.

Что я тут делаю? Может, это какой-то извращенный материнский инстинкт, пережиток некой родительской подпрограммы эпохи плейстоцена? Неужели я до такой степени робот, неужели мозговой ствол заставляет меня караулить своего ребенка?

Своего партнера?

Не так уж важно, любовник это или личинка: его жилище – пустая оболочка, Дикса в ней не ощущается. Есть лишь тело, разлегшееся на кресле, – пальцы подергиваются, глазные яблоки подрагивают под опущенными веками, реагируя на образы, возникающие в ускользнувшем куда-то разуме.

Они не знают, что я здесь. Любопытные глаза Шимпа мы выжгли миллиард лет назад, ну а мой сын не знает, потому… потому что сейчас для него никакого «здесь» не существует.

Как же мне быть с тобой, Дикс? Все это сплошная бессмыслица. Даже жестикуляция у тебя такая, будто тебя вырастили в резервуаре, – но ведь я далеко не первый человек, с которым ты сталкиваешься. Ты вырос в хорошей компании – с людьми, которых я знаю и которым доверяю. Доверяла. Как же тебя угораздило переметнуться на другую сторону? Почему они дали тебе ускользнуть?

И почему не предупредили меня?

Да, существуют правила. Угроза слежки во время долгих глухих ночей, угроза… новых утрат. Но ведь такое – это уже из ряда вон. Мог ведь кто-нибудь оставить мне подсказку, завернув ее в хитрую метафору, чтобы один тупица не догадался…

Я бы многое отдала за то, чтобы подключиться к этой трубке и увидеть то, что видишь ты. Разумеется, так рисковать нельзя; я выдам себя, чуть только затребую что-нибудь помимо скорости передачи данных, и…

Секундочку.

Скорость слишком низкая. Такой не хватит даже на графику хорошего качества, не говоря уже про тактильные и обонятельные ощущения. В лучшем случае ты пребываешь сейчас в некоем контурном мире.

Но вы только посмотрите на него. Пальцы, глаза… совсем как кот, которому снятся мыши и яблочные пироги. Так и я грезила о давно сгинувших горах и океанах Земли, пока не осознала, что жить в прошлом – лишь один из способов умереть в настоящем, и не более того. Скорости едва-едва набирается даже на тестовый шаблон; однако тело твое свидетельствует, что ты погружен в полноценную иную реальность. Какими же неправдами машина внушила тебе, что эта жидкая кашка – целое пиршество?