Книга Гертруда Белл. Королева пустыни - Борис Соколов

При виде этого зрелища Таллал застонал, медленно натянул свою головную повязку на лицо и затем внезапно поскакал галопом прямо на противника, чтобы быть скошенным пулями. Ауда, взяв на себя руководство боем, атаковывал неприятеля до тех пор, пока не разбил его отряда на три части. Самая малая часть, состоявшая из германских и австрийских пулеметчиков, оказывала упорное сопротивление, другие же две постепенно ослабевали и уничтожались в бою. При мстительном бешенстве арабов приказ Лоуренса о том, чтобы не брать пленных, был излишним.

Даже после того, как бойня была закончена, и арабы вернулись со своей добычей обратно в лагерь, Лоуренс не мог успокоиться, вспоминая своего убитого товарища Таллала. Он потребовал себе верблюда и с одним человеком из своей охраны выехал ночью, чтобы присоединиться к племени руаля, которое задерживало большую колонну противника. Лоуренс обнаружил ее по отдаленному звуку выстрелов и вспышкам орудий. С заходом солнца турки пытались расположиться лагерем, но арабы непрерывно беспокоили их своими набегами, заставляя находиться в движении. В результате турки шли, спотыкаясь, беспорядочными толпами, от которых отставали отдельные солдаты, слишком переутомленные для того, чтобы воспользоваться своим единственным шансом самосохранения».

Обратим внимание, что само описание расправ над пленными, как турками, так и арабами, данное самим Лоуренсом, полно таких подробностей, которые действительно выдают определенные садистские наклонности автора. Которые, впрочем, быть может, проявились только на бумаге, а не в жизни. Не забудем все-таки, что «Семь столпов мудрости» – это художественное произведение, сильно беллетризованные мемуары, а не документальный источник. Когда Герберт Уэллс наивно утверждал, что эта книга является великим человеческим документом без всякой претензии быть произведением искусства, Лоуренс возразил ему, что, наоборот, «Семь столпов мудрости» написаны с «громадными претензиями» на искусство и отнюдь не являются человеческим документом вроде «Анабазиса» Ксенофонта. Настоящих же документов об арабском восстании против турок сохранилось мало, и в своем большинстве они не опубликованы. У повстанцев не было канцелярии, да и у турок штабная служба была поставлена из рук вон плохо. К тому же турецкие документы в арабских землях стали трофеями войск Антанты и арабов и в значительной мере не сохранились, а сохранившееся в подавляющем большинстве не опубликовано до сих пор. Реалии же партизанской войны были таковы, что пленных частенько не брали и арабы, и турки. Повстанцам пленных просто негде было содержать. Не возить же их с собой по пустыне, тратя на них и без того ограниченные запасы воды и продовольствия, да еще рискуя, что они могут убежать и предупредить своих о приближении отряда. Турки же убивали повстанцев, не щадя ни женщин, ни детей, как в отместку за расправу над своими пленными, так и потому, что в истреблении арабского населения видели единственный путь подавления восстания с возможной последующей тюркизацией территории, разумеется, в случае удачного для Стамбула исхода войны. И можно не сомневаться, что Лоуренс не раз был свидетелем убийства пленных. Но он предпочел в своей книге описать лишь один такой случай, представив его в качестве исключительного и в целом не характерного для арабских повстанцев, сражавшихся под его началом. Брат Лоуренса Аравийского, Арнольд Лоуренс, тоже нисколько не сомневался, что Томас в сражении при Тафасе действительно отдал приказ не брать пленных. Но он оправдывал его тем, что брат тогда потерял контроль над собой, потому что разделил ярость арабов, а затем искренне страдал из-за этого. Однако в описании резни при Тафасе какие-либо страдания автора «Семи столпов мудрости» не просматриваются. Да и вряд ли Лоуренс вообще мог запретить арабам резать их врагов, не рискуя потерять свой авторитет у повстанцев.

А Киркбрайд считает, что бессмысленно обсуждать, «имел ли Лоуренс садистские наклонности или просто любил убивать, что далеко не всегда одно и то же… Т. Э. Л. испытывал ужас перед кровопролитием, и именно поэтому он был склонен нагромождать страдания в эпизодах «Семи столпов мудрости», описывающих смерть и раны, а не потому, что любил смотреть на страдания других».

Поэтому можно доверять свидетельству генерал-майора Джорджа Джеймса Рэнкина, командовавшего 4-м полком австралийской легкой кавалерии, так описавшего свое столкновение с Лоуренсом в Дамаске: «Если Лоуренс и не был садистом, то по крайней мере не пытался контролировать первобытную жестокость того арабского отребья, которое пошло за ним, купленное золотом Министерства иностранных дел. Именно по этой причине я однажды угрожал пристрелить Лоуренса. Вскоре после того, как 4-й полк легкой кавалерии вошел в Дамаск (арабы впоследствии утверждали, что это были их войска), мой полк вызвали, чтобы помешать учиненным арабами Лоуренса грабежу и резне. Я послал сержанта-майора Робертсона установить пулемет Гочкиса на улице Джамала Паши, где происходили некоторые из самых худших инцидентов, отдав приказ застрелить каждого араба, который откажется уняться. Лоуренс, театрально разряженный в шелковые одеяния, в расшитом золотом головном уборе арабского шерифа, заносчиво выразил недовольство тем, что мои люди стреляют по его арабам. Я пригрозил застрелить его самого, если он не предпримет никаких попыток их контролировать. Когда я думаю о том, что войска шерифа Мекки натворили в Дамаске и других городах, я порой жалею, что не застрелил». Конечно, тут был и спор о приоритете, кто первым вошел в Дамаск. Лоуренс настаивал, что он с арабскими повстанцами, а Рэнкин, естественно, отдавал пальму первенства своим австралийцам. Но в чем можно не сомневаться, так это в том что арабы в Дамаске вели себя далеко не образцово, рассматривая город как свою военную добычу.

Также у генерала Джорджа Бэрроу, командира 4-й индийской кавалерийской дивизии, описавшего в мемуарах свою встречу с Лоуренсом в Дераа, незадолго до вступления союзников в Дамаск, от этой встречи остались не самые приятные впечатления: «Турки, одни мертвые, другие умирающие, лежали по всей станции или сидели, прислонившись к домам. Те, кто был еще жив, смотрели на нас глазами, молящими о милосердии, которого им было бесполезно просить у арабов. ‹…› Во всем этом не было ничего необычного. Но одна возмутительная сцена, которая разыгрывалась как раз в тот момент, когда мы вошли, своей дикостью превосходила все известные нам случаи во время международных конфликтов за последние 120 лет. И в более ранние времена подобное, к счастью, случалось редко.

На станции стоял длинный санитарный поезд, полный больных и раненых турок. В кабине локомотива лежали мертвый машинист и смертельно раненый кочегар. Арабские солдаты ходили по поезду, срывая одежду со стонущих больных турок, не обращая внимания на зияющие раны и переломанные конечности и перерезая горло своим жертвам. Жестокости, которые, как говорили, турки совершили по отношению к арабскому народу, давали основания для мести. Но это было зрелище, которое не могло оставить безучастным ни одного обычного цивилизованного человека. Я попросил Лоуренса убрать арабов. Он сказал, что не может, «потому что такое у них представление о войне». Я ответил: «У нас не такое представление о войне, и если вы их не уберете, это сделаю я». Он ответил: «Если вы попытаетесь это сделать, я не отвечаю за то, что произойдет». Я ответил: «Вот и хорошо. Я беру на себя всю ответственность» и сразу же отдал приказ нашим солдатам очистить станцию. Так и было сделано, и ничего плохого не случилось. Все арабы были изгнаны из поезда, и его теперь охраняли наши часовые».