Книга Родиться среди мертвых. Русский роман с английского - Ирина Керк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы только что говорили, — сказал он после того, как я кончил представлять Тамаре его и американку, — Шанхай тридцатых годов то же, что Париж был в двадцатых годах, — центр для американских изгоев.
— О, я думаю, Шанхай еще более захватывающий, чем Париж, — сказала женщина. Ее улыбка раздражала меня. Я заметил, как она избегала смотреть на Тамарино жалкое платье, но ее тактичность была еще более оскорбительна.
— Вы тут уже несколько лет? — спросила она меня, и другой корреспондент ответил за меня:
— Восемь.
— Семь, — поправил я.
— Как насчет ланча завтра или послезавтра? — спросил человек из Нью-Йорка.
Я налгал, что меня не будет в городе несколько дней. Пусть он сам собирает свою информацию, подумал я. Не собираюсь поставлять ему ее за цену одного ланча и нескольких мартини.
— Мы можем пойти куда-нибудь выпить после фильма, — сказала женщина, глядя на Тамару.
— Прекрасная идея, но где мы встретимся? — спросил человек из Нью-Йорка.
Я посмотрел на Тамару. Похоже было, что мы говорили на языке, который она не понимала. Я сказал:
— Спасибо большое, но я должен отвезти госпожу Базарову домой сразу после фильма.
Журналисту я сказал:
— Счастливо.
Все они в унисон сказали:
— Рад с вами познакомиться, — Тамаре. Она слегка поклонилась.
По дороге в зал, где показывали фильм, мы встретили Петрова, который нес поднос. Он остановился на минуту, только чтобы сказать нам:
— Интересно, как они поставили «Анну» в Америке.
Я расслабился, сидя в темноте, с приятным чувством довольства, которое обычно приходило после хорошего обеда и вина. Я с удовольствием смотрел на удивительно красивое лицо Гарбо, изображавшую влюбленную женщину. Я всецело погрузился в фильм, в саму фабулу, а главное, был увлечен Гарбо, так что почти забыл, что был не один. Я громко смеялся во время сцены, когда группа офицеров, выпив невероятное количество водки, паясничала, залезая под стол или танцуя друг с другом. Я повернулся к Тамаре, чтобы сказать ей что-то, но выражение ее лица остановило меня. Она сидела тихо и прямо, и я мог чувствовать ее дрожь.
— Идемте, — сказала она и, прежде чем я мог двинуться, встала и пошла к двери. Я за ней. На улице она повернулась ко мне:
— Они не имеют права, — сказала она, — права представлять это так. Это все неправда. Они показали не жизнь в России, а какую-то комедию.
Я думаю, она считала меня ответственным за то, как голливудская студия представила русскую аристократию.
Я начал:
— Гарбо была…
— Я не говорю об Анне, — перебила она. — Они эту картину сделали, чтобы показать всему миру, в то время… в то время как нам нужны помощь и понимание. А они сделали эту нелепость.
Мы дошли до автомобиля в полном молчании, и она не сказала ни слова всю дорогу до кладбища.
Я теперь плохо помню события моей личной жизни в течение трех лет, следовавших за 1938 годом. Но настроения, которыми жил Шанхай, остались ясно в моей памяти. В то время как Гитлер триумфально маршировал по Европе, весь Шанхай жадно слушал новости по радио, но все переживали их по-разному. Французы и англичане скорбели, американцы им сочувствовали, итальянцы и немцы торжествовали, китайцы оплакивали свои потерянные города.
Преследуемый тревогой, угнетенный японским контролем, Шанхай стал жертвой политических пиратов, бандитов и претендентов на власть. Богатые спрятались за армией охранников, для бедных чашка риса стала постоянной заботой. Французская концессия и Интернациональный сеттльмент продолжали свое изолированное существование в окружении японской оккупации. Но террор не знает границ, и безопасность была иллюзорна.
Япония не признавала тонкостей дипломатии: человек, лояльный Китаю, становился врагом Японии, все враги должны были быть уничтожены. Первой жертвой стала китайская интеллигенция. Многие университеты были закрыты. Один из лучших педагогов, президент Шанхайского университета, был убит. Футанский университет был обращен в штаб японского военного командования. Бомбы и гранаты, брошенные в кабинеты редакторов не коллаборационистских газет, были только предупреждением о дальнейшем. Китайский корреспондент, который писал статьи о поведении японцев в его стране, исчез. Через месяц его отрубленная голова была найдена на улице Французской концессии.
Редактор китайской газеты, получивший образование в Пенсильвании, продолжал писать статьи, критикующие действия Японии в Китае, и нападал на марионеточное правительство в Нанкине. У него была привычка пить кофе каждый день после обеда в одном и том же кафе в Интернациональном сеттльменте. Иногда, когда мне была нужна информация для некоторых политических статей, я приходил в это кафе его повидать. Его китайская вежливость, европейские манеры и спокойное мужество приобрели ему много друзей. Однажды в этом кафе он был убит выстрелом в спину. Его убийцу не нашли.
Но японцы не были единственными, кто использовал террор для своих целей. Секретная полиция генерала Чан Кай Ши нанимала убийц, чтобы отомстить тем, кто сотрудничал с новыми хозяевами. Первый назначенный японцами городской голова Шанхая был убит в его собственном доме. Другие из присоединившихся к новому правительству в Нанкине были или убиты, или похищены. Стало одинаково опасно быть китайским патриотом и японской марионеткой. Некоторым китайцам приходилось использовать политические навыки, полученные в Москве.
На фоне серьезных политических событий, финансовых интриг, преступности и полного беззакония процветала и немецкая нацистская пропаганда. Она распускала слухи об американских и английских империалистических замыслах и распространяла антисемитские памфлеты. В то же время Шанхай был свободным городом и служил убежищем секретным агентам всех национальностей и тысячам еврейских эмигрантов из гитлеровской Германии.
У врагов города был еще один сообщник: Шанхай, переполненный беженцами, был отрезан от Центрального Китая японской армией, и из-за нехватки риса появились тысячи голодающих. Когда я пытаюсь вспомнить эти годы в Китае, я вижу тысячи лиц безмолвных, безнадежных, испуганных людей, стоящих перед рисовыми лавками. Время от времени голод вызывал бунт. Узнав, что запас риса кончился, толпа ломала двери лавки или атаковала грузовик, доставлявший рис. Я не могу сказать, что я смотрел на эти голодные лица равнодушно, но все же это меня трогало не очень глубоко. Это явление было столь постоянным, что оно уже не казалось трагичным. Сама постоянность притупляла остроту. В конце концов, как бы ни переживать общую ситуацию, страдания отдельных личностей оставляют более глубокое впечатление. В те дни я мог не заметить толпу голодных людей и быть потрясенным видом старой китаянки, ползущей за повозкой с рисом в надежде подобрать несколько зерен с дороги.
Однажды в июле 1941 года я шел по Avenue Edward VII[28]в сторону одного из больших отелей, где у меня был назначен деловой завтрак. Я был занят мыслями о том, что мне разумнее сделать: послушать ли совет американского консульства и уехать из Китая домой или, что мне больше хотелось, остаться в Шанхае. Через полтора года у меня должен был быть отпуск, и я хотел использовать его, чтобы написать книгу. Многие из моих коллег приобрели известность, написав книги о своем пребывании в Китае. Шесть месяцев отпуска дали бы мне возможность высказать на бумаге все, что уже сложилось в голове.
