Книга И сколько раз бывали холода - Татьяна Свичкарь

– Как?

– Как-как… – он пожал плечами, – По улице. Дорогу знаешь?

Был шестой час утра. Мы шли по пустынным улицам. Это оказалось так легко: раз – и ты уже не больничная собственность. А до дому-то пять минут. С Муравленко свернуть, по Декабристов подняться. И вот уже наш дом, утонувший в весенней зелени: розовые стены, низкий деревянный забор и целое море ландышей. Дедушка когда-то принёс из леса несколько кустиков, разрослись… На черёмухе цветы будто кружево… Майская зелень – совершенно изумрудная, райская.

– Все эти запоры и режимы – фигня, – говорил Митя. – Видишь, как просто? Не реви больше. Хоть каждое утро бегай к своим чай пить. А теперь пойдём со мной, чего покажу.

Не заходя к нам домой, мы повернули и медленно пошли обратно. Больница стояла у подножия горы. Её склоны были покрыты сосновым лесом. Считалось, что больным детям полезно дышать воздухом, буквально настоянным на хвое.

Гора была невысокой, подняться на неё – дело десяти минут. Но вид оттуда – это я знала уже – открывался дивный.

– Пошли залезем, – предложил Митя.

И мы стали взбираться на гору. Временами кашель настигал меня, но, если я медлила, Митя протягивал руку и заволакивал меня на очередной уступ. Тропок тут не было, высокие травы в росе. Её столько, что можно умываться, купаться… И запах… Пахло и хвоей, и мёдом, и той же черёмухой… Мы стояли наверху и смотрели с высоты – на город, лежащий под нашими ногами, тонущий в зелени. На горы, кольцом огибающие его – так вольно, неторопливо… На широкую синюю ленту Волги, видную нам из-за гор…

Мир, большой мир был вокруг меня. И теперь я понимала, что врачи и сёстры, которые казались мне хозяевами жизни и могли послать в пыточную – делать уколы или глотать зонды, вовсе не были моими хозяевами. Всё будет хорошо, и я выздоровею, и вернусь сюда, и всё это ждёт меня. И будут медленно наливаться алым соком ягоды земляники, и новые цветы будут готовиться расцвести. Надо только скорее, скорее возвращаться…

– Репина бы нашего сюда, – сказал Митя, и доброй была его улыбка. Он сидел на корточках и переживал, что Валька всего этого не видит. – Что-то в этот раз с нашим шкетом всё серьёзно.

Когда мы шли назад, спуск был очень крут и скользок от хвои. Я сорвалась, ойкнула, больно шлёпнулась на попу и несколько метров ехала по мягкой лесной подстилке из старых листьев, иголок и Бог знает чего ещё. Митя, попытавшийся меня удержать, не устоял и сам упал сверху.

– Мама! – пискнула я, внезапно придавленная его тяжестью.

На какое-то время его спина закрыла от меня здание больницы, и я ткнулась в мягкую зелёную рубашку, вдохнула запах и ощутила тепло мальчишечьего тела. И ощутилось это – лаской. Той, которой мне не хватало.

Днём врачи сочли, что мне стало лучше. Видно, я здорово откашлялась там, в лесу.

А Валька был так же слаб, пожалуй, даже ещё слабее. Говорили уже про областную больницу. Врачи и сёстры всё чаще заходили к Вальке, всё теплее звучали их голоса, и всё страшнее мне было.

В ту ночь мы долго не спали. И дежурная медсестра не мешала нам, не требовала погасить свет – наверное, потому, что сама то и дело заглядывала к Вальке. Он лежал, дышал тихо-тихо, и голос у него тоже был чуть слышный. А я держала тяжеленную книгу – «Дети капитана Гранта», которую дедушка – нонсенс – разрешил взять из домашней библиотеки. Я не столько читала – мне было жаль Вальку – тащить его через многословие автора, сколько переворачивала страницы, показывая ему картинки и рассказывая.

– Видишь? Они перешли Кордильеры, а потом долго ехали через пампасы, изнемогали от жажды. И когда наконец добрались до реки, то зашли в неё прямо на конях и готовы были выпить всю эту воду – такую холодную и чистую. А ночью они легли спать в загоне для скота, он называется армада. И у них было немного альфафары – это такое сено.

– Альфафара, – повторил Валька пересохшими губами.

Волшебное, лёгкое на языке слово.

– А потом на них напали красные волки… Бесчисленное множество красных волков… Смотри…

Мы переворачивали страницы и дошли уже до бури в Индийском океане. «Ветер дул со скоростью четырнадцати узлов в секунду, – не умея уж тут пересказать, читала я. – Он бешено свистел в снастях. Металлические тросы звенели, словно струны, по которым ударил чей-то гигантский смычок. Блоки сталкивались друг с другом. Снасти с режущим свистом двигались по своим шероховатым желобам. Паруса оглушительно хлопали, как пушечные выстрелы. Чудовищные валы уже шли на приступ яхты, которая, как бы смеясь над ними, словно морская ласточка, взлетела на их пенившиеся гребни».

Валька слушал, закрыв глаза. И казалось мне, переживал то самое, что я утром в лесу. Только мне, чтобы ожить, требовалось прикоснуться к самой жизни, а Вальке хватало воображения.

Я ушла от него, когда он заснул. И снился мне в ту ночь корабль и кругосветное путешествие впереди, которое только начинается. А мир, который предстоит увидеть, будет так же чист и ярок, как Валькины рисунки.

Старый наш город, тогда он был молодым.

А как я из него рвалась – было время! Всю жизнь провести в этой дыре? За час можно обойти весь городок, каждое лицо знакомо! Как можно его принимать всерьёз, когда есть Москва, Ленинград и ещё более дальний мир – Париж, Лондон…

И как теперь я проросла им. Из любого странствия возвращаясь домой, ловлю родные названия улиц – таких тихих, почти безлюдных. Будто сбросила каблуки, надела старые тапочки и пошла, вглядываясь в эти лица. Я дома… И больше никакая столица мне не нужна…

Валька жил в пятиэтажке. Трёхкомнатная квартира, а детей четверо, мал мала меньше. Отец Вальки к тому времени уже умер. «Спился, как собака последняя», – говорила тётя Зоя, Валькина мать. И я прислушивалась к её словам, стараясь вообразить пьяную псину. Но не могла представить безобразной собаки.

Валька никогда не говорил об отце плохо. Впрочем, он ни о ком плохо не говорил. А у тёти Зои, несмотря на «собаку последнюю», настене, видно, много лет уже, в «зале», на красном ковре висели две большие парадные фотографии – её и мужа.

Валька не был похож ни на отца, ни на мать. У них были очень простые лица. Черты крупные, грубоватые. Сына – болезни ли истончили?

Глядя на него, я иногда вспоминала цыплёнка. Одно лето мы решили выращивать кур, купили несколько десятков цыплят. Все они росли, а один – нет, так и оставаясь с виду почти новорождённым. В то время как остальные сидели запертыми в курятнике, малыш через небольшую щель, куда не пролез бы никто другой, выходил гулять. Он бродил меж наших ног и, как взрослый, искал себе пропитание в траве. Был он самым доверчивым из своих братьев и сестёр. А потом исчез. Будто растворился в саду.

Тётя Зоя работала уборщицей на заводе. В семье Валька был и за парня, и за старшую дочку, и за няньку. Братья были на нём.

Валькина пятиэтажка: справа – автобусное кольцо, конечная остановка, конец ниточки, связывающей наш город с другими.