Книга Риск, засада, пистолет - Марина Серова

— Вы правы, такой вкус нельзя портить добавками. Знаете, я еще никогда не пила такого чая.

— Ох, Танечка, приходите в гости почаще! Если бы вы знали, как приятно угостить человека, который может оценить вкус… А то, представляете, заходил ко мне недавно один знакомый, так он мало того, что попросил большую чашку, вот эту, — он резво вскочил с места и достал из шкафчика фаянсовый, граммов на четыреста бокал, украшенный аляповатыми розами, и со стуком поставил на стол. — Специально для таких невежд и держу! Так он еще и сахара туда положил, а потом сделал себе бутерброд с маслом и вареньем. И стал пить сладкий чай и есть этот бутерброд. Ужас какой-то! — Лицо Валентина Николаевича действительно выражало ужас.

— Не пускайте его больше в дом, — решительно посоветовала я, делая глоток.

— Не могу, к сожалению, — он комично развел руками. — Нас связывают некоторые общие интересы, приходится общаться. Но знаете, что я сделал? — Валентин Николаевич хитро улыбнулся и, наклонившись ко мне, зашептал: — Я купил коробку пакетикового чая «Принцесса Нури», пусть пьет как хочет. Эту труху уже ничем не испортишь!

— Соломоново решение, — одобрила я. — А знаете, Валентин Николаевич, я и не знала, что чай может быть таким вкусным. Я ведь тоже привыкла с конфетой какой-нибудь, с печеньем. А оказывается, вовсе не обязательно.

— Вы какой чай покупаете?

— Не знаю… какой попадется…

Он посмотрел на меня с таким осуждением, что мне стало стыдно.

— Последний раз, кажется, «Беседу» купила…

— Танечка, ну разве можно так к себе относиться? Кто же о вас еще позаботится, если не вы сами. — Валентин Николаевич хмурился и качал головой. — То, что мы пьем сейчас, это «Эрл Грей», причем я покупаю только маленькие пачки английской расфасовки. Согласен, он не всегда бывает в продаже, но «Беседой» зачем травиться?

— Признаю свои ошибки, с этой минуты считайте меня своим духовным последователем, перехожу в вашу истинную веру. — Я засмеялась и отсалютовала чашкой. — Сегодня же покупаю правильный чай, достаю из серванта парадную чайную пару — у меня есть старого фарфора, еще мама покупала, и больше никаких конфет и сахара! Оно и для здоровья полезнее будет.

— Ну разумеется! — просиял Валентин Николаевич. — И вы совершенно правильно поняли, пить надо только из приличной посуды. Что за смысл держать фарфор в серванте и не пользоваться им?

— Нет, я пользуюсь иногда… Если гости придут…

— А вам не кажется, что уж это совершенно бессмысленно, отказывать себе в удовольствии пользоваться хорошими и красивыми вещами, держать их только для других. Можете себе представить ситуацию, что вы не носите очень красивое платье из боязни испортить его, посадить пятно, например?

— Вы знаете, в ранней юности было у меня платье, которое я очень берегла и носила только по самым большим праздникам. — Я сделала последний глоток и отставила чашку в сторону. — В результате оно стало мне мало, а надевала я его раз десять от силы.

— Вот видите! А еще глупее было бы, если бы вы сами это платье не носили, но держали для подруг. А ведь с посудой вы делаете то же самое. Для себя жалеете, держите только для гостей.

— Валентин Николаевич, пощадите! — Я подняла руки вверх. Он неожиданно смутился.

— Ох, Таня, извините меня. Что это я вдруг взялся вас воспитывать, не сердитесь, пожалуйста!

— Да нет, наоборот, все это было очень… полезно.

— Но вы же хотели о чем-то со мной поговорить, а я тут со своими чайными церемониями. — Он тоже отодвинул свою чашку и внимательно посмотрел на меня. — Что вас интересует?

— У меня к вам просьба. Тогда, на выставке, мне показалось, что вы неплохо знаете творчество Осипова. Мне бы хотелось немного подробнее узнать о его работах.

— С чего вдруг такой интерес к Осипову? — весело удивился он.

— Та самая «Талия», которой мы с вами так восхищались, с выставки украдена. Кроме того, погиб один из сотрудников галереи, и есть все основания полагать, что он был причастен к краже.

— Ах вот как… — Валентин Николаевич нахмурился и забарабанил пальцами по столу. — Как это погиб?

— Застрелили его.

— И «Талия» исчезла? — переспросил он, как будто не поверил, что эту статуэтку можно украсть.

— Исчезла, Валентин Николаевич, исчезла в неизвестном направлении.

— Серьезные, значит, люди за дело взялись. Но, простите, Танечка, а при чем здесь вы?

— Маслов нанял меня найти статуэтку. Я частный сыщик. Работа у меня такая.

— Да-а? — Он внимательно посмотрел на меня, но комментарии оставил при себе. — Что ж, пойдемте, постараюсь вам помочь чем смогу.

Он провел меня через комнату в кабинет, и я в третий раз остановилась на пороге, потрясенная. Если разница в обстановке между гостиной и кухней составляла примерно сто лет, то кабинет находился вообще вне времени. Он был прост и функционален: вдоль стен стеллажи, забитые книгами, альбомами, папками. Возле одной стены стоял маленький, словно игрушечный, мягкий диванчик, около него торшер. У окна разместился просторный двухтумбовый письменный стол с удобным вертящимся креслом, на столе лежали аккуратные стопочки исписанной бумаги, почему-то том математической энциклопедии, без которой, как мне кажется, искусствовед вполне может обойтись, еще несколько книг с мудреными математическими названиями, какие-то справочники. Это-то все ему зачем?

— Сейчас-сейчас. — Валентин Николаевич уверенно остановился возле одного из стеллажей и начал рыться в папках.

Я тем временем подошла к столу: верхний лист аккуратной стопки бумаги был густо исписан какими-то длиннющими и совершенно дикими математическими формулами. Вот уж в чем не разбираюсь и никогда не разберусь. Я еще в школе убедилась в полном отсутствии у меня математического мышления. Неужели он в них что-то соображает?

— Валентин Николаевич, простите за любопытство, но я не понимаю, что это у вас тут?

— Где? — он оглянулся. — Ах это! Это я на досуге развлекаюсь. Знаете, есть такой термин, «спортивные математические задачи». Вот я над нами и работаю. Про теорему Ферма, надеюсь, слышали?

— Ничего себе! — Я искренне восхитилась. — Конечно, слышала. Правда, помню про нее только три вещи: что она называется Великая теорема Ферма, что она верна и что ее уже пятьсот лет доказать никто не может.

— Всего лишь триста, — с улыбкой поправил меня этот математик-любитель.

Он подошел к столу и стал рядом со мной.

— Валентин Николаевич, скажите честно, — я и не заметила, как скопировала любимый жест Игоря, ладони, молитвенно сложенные на груди, — а зачем вам эта самая теорема Ферма?

— Так интересно же, — он обезоруживающе улыбнулся. — Когда разбираешься с уже найденными доказательствами, это очень развивает и дисциплинирует ум.