Книга Ключ - Саймон Тойн

— И как нам ее остановить?

Садовник тяжело вздохнул, словно готовясь огласить суровый приговор.

— Нужно будет копать как можно глубже, все вырвать, а потом сжечь выкопанное. Только так можно избавиться от болезни, какой бы она ни была.

— Вот и хорошо. Я предлагаю следующее: с первыми лучами солнца собери людей, сколько понадобится, и сделай то, что считаешь нужным. Мы же должны заверить других братьев в том, что осмотрели сад и выяснили, что он понес некоторый ущерб от последствий взрыва, однако брат Садовник в силах с этим справиться.

— А если окажется, что дело серьезнее? — опять прогудел в нос тоном следователя брат Аксель.

— Вот тогда мы займемся и более серьезными проблемами. У нас сейчас просто сил не хватит на все. Мое мнение таково: нам следует заниматься реально существующими проблемами и не думать о том, что может случиться.

Аксель выдержал взгляд Афанасиуса, ничем не показывая своего согласия или несогласия с его рассуждениями.

— Ты прав, — сказал свое слово отец Томас. — Мы все переутомились и готовы сражаться с тенями. Нельзя забывать, что, пока не будет избрано новое руководство, братья ожидают, что именно мы направим их на верный путь. Поэтому нам следует не раскачивать лодку, не сеять панику, а успокоить братьев и вселить в них уверенность.

Афанасиусу всегда очень нравился отец Томас. Они провели вместе не один вечер, обсуждая все на свете — от философии до археологии и много еще всякого. Отца Томаса он считал человеком интеллигентным, спокойным и здравомыслящим.

— Лучший способ вселить в братию чувство уверенности — это восстановить разряд Посвященных, — заявил брат Аксель, и на него устремились все взоры. — Это наглядно показало бы возврат к обычному порядку, и в душах братьев сразу воцарился бы мир.

— Да, но кто будет их выбирать? — спросил отец Томас.

— Вопрос о Посвященных нельзя поднимать до тех пор, пока у нас нет аббата, который предлагает кандидатуры, и прелата, который утверждает их в сане, — развил мысль Афанасиус. — Таким образом, любые дискуссии о Посвященных должны быть отложены, пока не состоятся выборы.

Аксель переводил взгляд с Афанасиуса на отца Томаса, словно чувствовал связывающую их тончайшую, почти незримую нить. Чуть помедлив, он обратился к брату Садовнику:

— Я поставлю у всех входов в сад нескольких своих людей — на тот случай, если какому-нибудь любопытному брату вздумается подышать ночью воздухом. Если от меня нужно будет еще что-нибудь, ты только скажи. — С этими словами он повернулся и ушел.

Афанасиус смотрел ему вслед и острее ощущал холод и сырость дождя. После взрыва в Цитадели стали формироваться две фракции — те, кто полагался на разум, и те, кто полагался на страх. А страх — это средство, которое пьянит решивших прибегнуть к нему. Именно так Посвященные тысячелетиями поддерживали свою власть в горной обители. Решение удалить их из Цитадели Афанасиус принял не из политических расчетов, а из чувства сострадания к ближнему. Между тем он не мог не признаться самому себе, что радуется их исчезновению и надеется, что они никогда больше не вернутся. После их ухода — он это сразу увидел — в Цитадели все стало по-другому. Теперь здесь свободнее дышалось, словно усилился приток свежего воздуха. Но, наблюдая за Акселем, уже дошедшим до границы сада и скрывшимся в недрах горы, Афанасиус понял, что Посвященные могут вернуться гораздо раньше, чем ему представлялось. Понял он и то, что нажил себе опасного противника.

11

Палата 406 в больнице Давлата Хастенеси

Лив увидела, как дверь медленно приоткрылась и в полутьме слабо освещенного коридора ярко выделилась узкая полоска белого воротника. Она подняла глаза на священника. На его лице застыла привычная маска серьезности и сострадания, словно падре пришел навестить заблудшего прихожанина или выслушивал в конце скучного воскресного дня исповедь во всяких мелких прегрешениях. Он казался вполне обыденным, однако Лив до смерти испугалась — и рассердилась. Гнев нарастал в ней вместе с неясным шумом в ушах. Вытянутые руки сжались в кулаки, комкая накрахмаленную простыню. Она так сосредоточилась на этой фигуре, что даже не заметила, как в палату вошел другой человек. Лишь стук закрывшейся за ним двери заставил Лив обратить на него внимание.

Этот человек был плотнее священника и на несколько дюймов выше ростом, хотя это не слишком бросалось в глаза: мужчина сутулился, как вставший на задние лапы медведь. Правая рука была перевязана и крепко примотана к груди, в левой он держал два пластиковых мешка для вещественных доказательств. Из-под очков, изогнутых в форме полумесяца и водруженных на изрядных размеров нос, на Лив смотрели умные глаза. Она улыбнулась, и под его дружелюбным взглядом вся ее злость сразу прошла. Лив узнала полицейского инспектора, который в свое время позвонил ей и первым сообщил о смерти брата.

— Аркадиан! — В последний раз она видела его в аэропорту, во время побоища, когда посланцы Цитадели пытались заставить их всех умолкнуть навеки. Видела, как пули отшвырнули инспектора, повалили на спину. — А я думала, что вы…

— Что я погиб? Да не совсем. Конечно, мне приходилось бывать и в лучшей форме, но с учетом всех обстоятельств дела жаловаться не приходится. — Он присел на краешек кровати, продавив своим весом матрац, наклонился ближе к Лив. Его присутствие успокоило ее — точно так же, как рассердило и встревожило присутствие священника. — Как вы себя чувствуете?

Ей хотелось выложить сразу все, что вертелось в голове, но взгляд непроизвольно метнулся к фигуре святого отца, застывшего в углу, и Лив прикусила язык. Она придвинулась к инспектору.

— Что он делает здесь?

— Уместный вопрос. — Аркадиан повернулся, не вставая с кровати. — Как тебя зовут, сынок?

— Ульви, — ответил священник с видом школьника, которого директор только что застукал с сигаретой. Он откашлялся и выпрямился. — Отец Ульви Шимшек.

— Рад познакомиться, отче. Дама желает знать, что вы здесь делаете.

Священник взглянул на Лив, потом снова на Аркадиана.

— Было условлено, что на каждом допросе должен присутствовать представитель Церкви.

— Но ведь сейчас не допрос. Все показания она уже дала, и я не сомневаюсь, что вы их либо слышали собственными ушами, либо читали в записи.

— Я должен присутствовать при вашей беседе как представитель Церкви, — настойчиво повторил священник.

— И для чего это нужно?

Подвергаемый назойливым расспросам, отец Ульви покраснел. От его заметного смущения Лив почувствовала себя увереннее, однако ей хотелось, чтобы он поскорее вышел из палаты.

— Эту больницу основала Церковь, и ей доныне принадлежит земля, на которой расположена больница, — пустился в объяснения падре. — Поэтому было достигнуто соглашение, что все, кого привезли из Цитадели, будут находиться под нашей опекой до тех пор, пока они остаются нашими гостями.