Книга Сияние. Роман о радостях любви и горечи урат - Еран Тунстрем

«Разбирать книги» — так он называл отдохновение от жизненных путей-дорог. В подобных случаях он этак с полчаса стоял перед своими стеллажами, устремив взгляд на далекий Снайфедльсйёкюдль. Руки медленно вытаскивали книгу автора на «А», которую он намеревался переставить к другим авторам на «А», но зачастую он открывал ее, прочитывал наугад строчку-другую, с отсутствующим видом усаживался в кресло, клал книгу на колени и закрывал глаза. Немного погодя я брал ее и ставил на место, руководствуясь системой, усвоенной от него же самого: первый стеллаж — книги о том, как выглядит мир (география), второй — как все в мире происходило (история), третий — что люди обо всем этом думали (философия и религия), четвертый — что они сделали из этих знаний (литература, искусство, музыка), а три последних — что человек должен сделать, чтобы улучшить свое жалкое бытие (психология, парковая архитектура, дрессировка собак, сосуществование, а также оригами).

А когда все было разобрано, он мог и сказать: ну вот, все в порядке. Теперь пора и за жизнь приняться, ведь раз я все это прочитал и правильно понял, а вдобавок запомнил, то, значит, я человек сведущий. Я должен знать почти все…

— Но это и все, что я знаю. Ведь все это знание, проходя через мои серые клеточки, словно бы застывает, как лава, и гибнет. Я жалкое существо, которое завидует святым, струящим свет, бросающим солнечные зайчики своих повестей в жизнь человека, — и я имею в виду не таких, как тетка Свава, что спаслась наперед, а таких, что озаряют огоньком восковой свечки каждое черное слово из тех, что составляют их опыт.

Говорил он через силу, без всякого выражения. Воодушевлялся редко, с женщинами тоже редко виделся, редко искал поддержки в стихах — вообще не понять, тот ли человек живет со мною под одной крышей.

Однажды к нам зашел начальник протокольного отдела МИДа, отцов двоюродный брат Оулавюр. Судя по всему, они уже успели поговорить об этом по телефону.

— Проблема практически неразрешимая. Бог весть, может, окончательная победа так и останется за послом.

— Тогда я подожгу его дом, — сказал я, чтобы утешить отца.

— А последствия? Если хочешь знать, мы даже не вправе тушить огонь без их согласия. А учитывая ветер, деревянные постройки по соседству и общее состояние нашей пожарной команды… И вообще, вы уже не в первый раз устраиваете этой семье неприятности…

— Какие еще неприятности?..

— Неуважительное отношение детей к французской чести способно перечеркнуть самую заковыристую Венскую конвенцию. Но если будешь вести себя тихо, мяч ты получишь.

На следующий день к нам явилась депутация Alliance Française[28]во главе с Филиппом де Марком, натурализованным французом; некогда он приехал в Исландию изучать здешних рыб, о которых Пьер Лоти[29]написал целую книгу, и тот особый франко-исландский язык, что за короткое время в начале XX века возник на побережье Фаускрюдс-фьорда. Филолог по образованию, Филипп рассчитывал, что на этом весьма скудном материале сумеет выстроить интересную теорию о возникновении и жизни нового языка. Впрочем, до этого так и не дошло: у фьорда он встретил некую Стефанию, восемнадцати лет от роду, и музыка, зазвучавшая тогда в его душе, сослужила ему службу и во внешнем мире — он стал учителем музыки, устраивал фортепианные вечера для пяти-шести местных меломанок и сделался куда большим исландцем, чем коренные уроженцы Исландии. Услыхав на ежегодном собрании Alliance Française разговоры про мяч, он устыдился действий своей прежней родины и добился покупки нового мяча. Вторым членом депутации был директор Гисласон, свято веривший, что говорит на собраниях по-французски.

— Где же твой отпрыск, Халлдоур? — осведомился он.

— Гуляет, — ответил отец, покосившись на дверь, за которой прятался я.

— Я здесь не как директор, хотя иной раз это вполне уместно. У нас, видишь ли, есть для него сюрприз.

— Если в этом круглом свертке мяч, то вы можете спокойно отправляться домой. У меня у самого достаточно денег, чтобы купить новый, и даже два, но речь идет о том самом мяче.

— Мы пробовали его урезонить. Ради Франции… ради La Gloire[30]. — Филипп тяжело вздохнул. — Пытались убедить его, что вся эта история выглядит несколько смехотворно…

— Смехотворно?! — воскликнул отец, и голос у него сорвался на фальцет. — Смехотворно?! Большая страна попирает сапогом шею маленькой страны!

— Надеюсь, ты не станешь обращаться к СМИ, — осторожно сказал директор. — Нам не по карману дразнить Париж, при нынешнем-то положении с экспортом, я недавно говорил с…

— Обращаться к СМИ! — завопил отец. — Да я сам — СМИ!

Что, увы, более не соответствовало действительности.

~~~

Начальник протокольного отдела МИДа стоял прислонясь к несгораемому шкафу и пил молоко. Мы с отцом, сидя на посетительском диване, следили путь напитка по его телу. Оулавюр был двухметрового роста и круглый год ходил в дорогой каракулевой шапке, которую получил в подарок от Хрущева, когда служил в Москве, сражался с тараканами и крысами и распевал перед скрытыми микрофонами «Хор рабов-евреев»[31].

— Я пытался умаслить этого французского олуха, даже на обед его пригласил: запеканка из пастернака с горгонзолой — сыр я покупал в Париже, в моем любимом магазинчике на улице Сены. Непременно туда заглядываю… А в качестве amuse-gueule, то бишь деликатеса, подал хвосты омаров… но все без толку.

— Может, перейдем к делу, Оулавюр?

— Какой же ты бесчувственный, Халлдоур. Три десятка лет обрываешь меня, как только я делаю попытку окружить нашу работу хоть каким-то настроением. Хвосты омаров были попросту поводом для беседы, которая мало-помалу подошла бы к проблеме мяча. Жаль, что они пропали, поводы эти. Но так или иначе я разъяснил ему, что нам бы не следовало привносить в это дело элемент смехотворности. Он пришел в полное недоумение. Видно, по его мнению, француз вообще не может быть смешон, а чисто юридически правота на его стороне, так он заявил. И тут мы сталкиваемся с множеством сложностей. Современная политическая теория, которую, можно сказать, ввел Гоббс[32], ставит в центр внимания именно «права́». Французский посол обладает политическим иммунитетом, а значит — свободой. В дипломатическом катехизисе, в частности, записано: юридическая свобода от обязательств перед государством, каковая в средние века означала привилегию духовных и светских вельмож воспрещать чиновникам этого государства доступ на свою территорию.