Книга Жара - Ральф Ротман

2 глава

ПЕПЕЛ СВАДЕБНОГО ПЛАТЬЯ

В канале отражались цветущие каштаны, в этот час вода в нем была черно-зеленой; освещенная солнцем, она отбрасывала блики под арки моста, и лебедь пощипывал мох на пологих откосах бетонированных берегов. Повсюду цвели гиацинты, раздавался пасхальный звон колоколов, кругом тюльпаны, а по светлой дорожке церковного двора, на пробивающейся сквозь гравий траве прыгал черный дрозд, бойкая птичка с блестящим оперением в белых точках, словно кавычки в письме, и издавала оглушительные трели. Де Лоо повернул на набережную Мерингдамм и остановился перед «Коммерцбанком», своей предпоследней целью.

— Ага, — сказала кассирша и поправила рюшечки у себя на блузке. Толстые, набухшие вокруг колец пальцы. — Смотрите, смотрите, пришел мой личный повар…

Несколько коллег тут же обернулись, а один даже взглянул на часы, когда Де Лоо поставил перед ней на барьер обед. Он взял пустой контейнер и одарил женщину взглядом, который был ей приятен, во всяком случае, в день полнолуния, как сегодня. Она прищурилась.

— Ах, у меня кровь в жилах закипает! — пропела она жеманно, сжав зубы, а девочка-ученица, еще никогда не слышавшая таких выспренних выражений, смущенно прикрыла ладошкой рот, расплывшийся в улыбке.

На Бергманнштрассе он припарковал машину перед кафе «Милагро» и заказал себе в баре горячее молоко с шоколадом. Уже и другие кафе выставили на тротуар столики со стульями, а сириец, торговец овощами, раскатал шланг и опрыскивал выложенный на продажу товар. Фрукты и листья салата купались в струе воды, которую он пускал широким веером, и сияли после этого еще привлекательнее. Горы томатов отражались в луже. Где-то скулил пес.

Кельнерша, в шортах под длинным фартуком, подвинула к нему высокий стакан с молоком и пробила в кассе нужную сумму. Он взял с тарелки квадратные дольки горького шоколада, положил их одну за другой в густую пену и, только когда опустилась последняя, помешал молоко. Пальчики с длинными ногтями ждали над прорезью, когда выползет чек, и тут снова заскулила собака. Скулеж был такой отчаянный, словно ее сбила машина, и Де Лоо повернул табурет, прислонясь спиной к стойке бара.

Подъезд к музыкальному магазину на углу был завален нотами, партитуры ползли с тротуара на мостовую, кто-то на легковушке с трудом увернулся от них. Но уже следующая машина промчалась по ним, и ноты разлетелись в разные стороны. Перед входом в дом стоял мужчина в белом спортивном костюме и с такой силой натягивал жесткий кожаный поводок, что терьер, оказавшийся промеж его ног вздернутым кверху, не доставал передними лапами до земли и только, почти уже задохнувшись, хрипел и рычал. Набухшие красные веки, выпученные глаза, а мимо, сверкая зеркальными боками, несется поток автомашин.

— Ну давай же! — кричал он. — Надевай на него! Мне что, так и стоять с ним, пока не врасту в землю?!

Женщина, в брючках для велосипедной езды и спортивной маечке с лейблом «Metallica», постучала пальцем по лбу. Тонкие губы, влажные волосы, по-видимому, только что после душа, и остатки лака на ногтях, как красные осколки. Она держала в руках что-то вроде пластикового намордника.

— Кто? Я? Еще чего! Да я к нему и пальцем не притронусь.

— Еще и как притронешься!

— Я что, чокнутая? Он же взбесился, ведет себя как последний идиот! Этот твой кобель вообще не соображает, что делает!

— Не разводи тут антимонии! Надевай намордник!

— Не-е! На! Попробуй сам!

— Твоя псина! Ты и надевай!

— Устроили тут черт-те что, а мне опять отдуваться!

— Так ведь ты же хотела иметь его, давай заботься о нем!

— А я что делаю! Кто таскает жрачку, все эти огромные пакеты с собачьей едой? Ты, что ли? Но когда он так бесится… — Она дернула за липучку, освобождая намордник.

— У меня же не три руки!

Мужчина, сжав губы, качал головой, нет, чтоб столько глупости, это уж слишком! С его бровей капал пот, на белых тренировочных брюках выступило спереди желтое пятно. Животное хрипело, тяжело дышало, а женщина беспомощно оглядывалась на прохожих.

— Не поможет ли нам кто?

Де Лоо встал, заплатил за молоко.

— Чем вы, собственно, занимаетесь? — спросила кельнерша, глядя на ключи в его руке. — Вы что, посыльный?

Он кивнул.

— Что-то вроде того, — сказал он, беря сдачу и не спуская глаз с перекрестка. Между двух опрокинувшихся ящиков с товаром по сниженным ценам стояла на коленях женщина, скорее, молоденькая девушка, и звала кого-то или говорила что-то на чужом языке; на ней был тонкий свитерок с длинными рукавами и капюшоном, за спиной засаленный рюкзак, из которого торчала поперечная флейта, девушка медленно поднялась с колен. В юных глазах страх, робкое возмущение, она оглядывалась на супружескую пару с терьером и только шевелила губами, они запеклись, как после раны. Темные волосы падали ей на плечи, джинсы на коленях порваны, и тоже собака, небольшая светло-бежевая дворняжка, которую она держала на руках, крепко прижимая к себе, с подбородка у девушки капали слезы, собачонка визжала, рвалась из рук, даже ударила ее окровавленной лапой по шее. Но девушка не спускала ее на землю. Потом плюнула в сердцах и бросилась бежать.

Кончиком большого пальца Де Лоо провел по краю чека, маленьким бумажным зазубринкам, а кельнерша уже повернулась к нему спиной и составляла бокалы в полку. Длинные ноги в чуть расходящемся сзади фартуке такие загорелые, словно лето уже далеко позади.

— До завтра! — сказала она, глядя на него в зеркале, он поднял руку и сел в машину.

На перекрестке никого не было. Продавец смял окровавленные ноты, а он поехал по поднимающейся в горку улице к площади Шамиссо и медленно объехал писсуар, где как раз велись реставрационные работы — чугунное литье времен Веймарской республики. Работали компрессоры, шумел вовсю пескоструйный аппарат, невидимый за брезентом с крупной рекламной надписью «Конечно же бетон!», а Де Лоо пытался хоть что-то разглядеть сквозь кусты маленького скверика. Воробей с голубиным пером в клюве приземлился было на краю детской горки, но сразу улетел и скрылся в зелени тополей. На скамейках пусто, и в теремке детей тоже нет. Он обогнул площадь и проехал мимо старой казармы полицейского управления.

Шлагбаумы, стальные заборы, натовская колючая проволока, мрачные казарменные стены, разъеденные плескающейся водой швы; в эти окна никогда не заглядывает голубое небо. Ветер морщинит лужи, качает на воде прозрачные, нежно-зеленые, пятнистые скорлупки птичьих яичек. И только один часовой, который вдруг оторвался от американских компьютерных игр и взглянул на мир вокруг себя.

Де Лоо свернул в кривую улочку позади кладбища и проехал с задней стороны мимо могил, надгробные камни которых отбрасывали остроконечные тени на брусчатку — помпезные захоронения тайных советников кайзеровских времен, поставщиков двора его императорского величества, медицинских советников, состоявших на имперской службе и удостоившихся этой чести, огромные семейные склепы банкиров, давно очищенные от праха и используемые как торфяные склады или дровяные сараи. Ржавеющие лавровые венки, а на кирпичной стене по эту сторону вечности надписи: «Кулле, милок, я тебя люблю!», или «Габи, привет тебе!», или просто только «Ты!». Кто-то нанес валиком на кладбищенскую стену эти буквы, каждая из которых размером с его машину, а он ехал уже по Хазенхайде к Херманплац и остановился сейчас на перекрестке.