Книга За что мы любим женщин - Мирча Кэртэреску

Вот вам писатель, у которого было мало женщин: он всегда готов мифологизировать… На самом деле, с Эстер у нас было знакомство длиной в несколько месяцев и мы никогда не говорили о любви и не занимались любовью, хотя иногда были очень к этому близки. Но мы часами гуляли вместе каждый день, вместе ходили на кружки, где ее присутствие было гипнотическим, где ее очень длинные волосы распушались, приковывая к себе взгляды («эй, счастливчик, кого это ты подцепил?»), бывали и на загаженных пляжах, где не хотелось входить в мутную воду. Когда я провожал ее домой, поздно ночью (под шестиугольными звездами, естественно), мы по дороге останавливались в призрачных бликах какой-нибудь лампочки или в отблесках окон троллейбуса, тяжело катящего мимо, и отчаянно целовались. Я никогда не держал в объятьях такое красивое тело, создание такое простое и притом такое загадочное. Ничего особенного не произошло во все это время. У ее родителей не было на руке татуировки из Освенцима, чтобы спасти мой рассказ от монотонности (а по сути, чтобы превратить его в рассказ). Не случилось никакого виража даже хотя бы в фантастическое. Никакой такой жемчужины на шее, которая бы вдруг сверкнула в полутьме, и никаких «Hevel havolim, hakol hevel»[17]глаза в глаза.

Дни стали прохладнее, и в тот вечер, когда Эстер сказала мне, что эмигрирует со своей семьей в Израиль, мне стало холодно прежде, чем я услышал ее слова. Потом я обледенел. Мы решили для себя, по умолчанию, не влюбляться друг в друга, но, вероятно, я или что-то во мне безотчетно нарушило установленные границы. Мы стояли в захудалом и пустом скверике, прислонясь к цементному столу для шахмат. Я проводил ее до дома, как всегда, мы поцеловались, как всегда, не сказали ни «прощай», ни даже «до свидания», и потом больше не виделись никогда. Ее самолет взмыл со взлетной полосы, покрытой инеем, в ту осень (уже осень) 86-го и затерялся в облаках без моих прощальных взглядов вслед. Я, оставшийся в Бухаресте, в узах земли моих пращуров (я искренне считал тогда, что никогда не выеду из страны), страдал, как собака, несколько недель, а после забыл. Я посылал ей письма, зная наверняка, что они не дойдут до нее, так же как не дошло до меня ни одно письмо из Хайфы.

У моей истории есть эпилог, имевший место десять лет спустя. Это было во время войны в Персидском заливе. Саддаму удалось запустить несколько анемичных ракет, которые упали на израильскую землю. Я слушал вполуха новости Би-би-си, где нескольким свидетелям событий, евреям родом из Румынии, по очереди давали слово, когда вдруг раздалось: «Госпожа Эстер Икс из Хайфы» (совсем другая фамилия, чем та, тоже еврейская, что была у нее здесь). Ее прежний голос, колеблющийся, неповторимый. Как будто бы Жюстин[18]Даррела вдруг заговорила со мной из эфира. Я выслушал, с дрожью в коленях, несколько испуганных фраз, полчаса прошагал взад и вперед по дому, бормоча за разом раз «Hevel havolim, hakol hevel», и потом все затянуло молчание.

Встреча в Турине

Поскольку я от природы неисправимый фаталист, я не очень-то верю в случай, особенно когда жизнь перегибает палку по части всякого рода совпадений. Смех разбирает, когда в старых мелодрамах и в новейших телероманах близнецы, разлученные с колыбели, находят друг друга через тридцать лет, мать и сын обнаруживают свое кровное родство, когда уже готовы пожениться, и т. п. Жизнь — штука посложнее, чем могут вообразить наши мушиные мозги. Вот скажи сама, дорогая читательница, как я должен был реагировать на то, что со мной произошло всего через неделю после написания предыдущего рассказа? Я упомянул там, среди прочего, что не помню, как звали прототипа Наны, моей героини из повести «Рем». С этой особой, с которой раньше я не был знаком, у нас случилась одна-единственная авантюрная ночь — я подцепил ее на каком-то кружке и, себе на удивление, оказался без проволочек в ее гарсоньерке, — а в результате вышло то, что я и сегодня считаю своим самым лучшим текстом. С тех пор мы не виделись девятнадцать лет, и вдруг, в прошлую пятницу… Я бездумно пялился в телевизор, переключаясь с канала на канал, когда вдруг Нана, на девятнадцать лет старше, увесистее на много килограммов и… но я не хочу быть к ней еще беспощадней… явилась перед моим взором. Она сидела в жюри какого-то идиотского конкурса поэзии. Хотите еще? На другой день я развернул наугад газету и споткнулся о рецензию на ее книжку стихов (потому что она не была ни инженером, ни госслужащей, как у меня в «Реме», а поэтессой!) Но девятнадцать лет я, повторяю, не встречал ее имени нигде… Может, вы хотите еще? Тогда оставим Нану, а я расскажу вам, что дня через два, когда я ждал в приемной у дантиста и листал журнал «Капитал», а точнее — его спецвыпуск про пятьдесят самых успешных женщин Румынии, — я вдруг рассмеялся, как дурак, к удивлению других мучеников, тоже ожидающих своей очереди на пытку: одна из этих пятидесяти счастливиц была та самая моя пассия. Не ищите этот номер, вы все равно не угадаете, которая. Так или иначе, не Андрея Марин и не Михаэла Рэдулеску. Если бы у меня были тысячи любовниц, я бы сказал, что это простое совпадение, а так… Но если вы хотите знать больше, гораздо больше, читайте дальше, однако не прежде, чем пристегнете ремни безопасности.

Потому что буквально через несколько дней после того, как я узнал, какие деньги делает сегодня моя бывшая пассия, я уехал в Турин. Почему и зачем, не имеет никакого значения. Факт то, что Турин стал одним из моих самых неожиданных открытий. К своему стыду, я до сих пор знал об этом городе только то, что он расположен где-то на севере Италии и что там производят легковушки «Фиат». Представьте же себе мой скепсис, когда прямо в аэропорту профессор Марко, мой приятель, встретил меня словами: «Тебе, вероятно, известно, что Турин — город магический». Он помедлил и добавил: «Некоторые употребляют даже словечко покрепче: дьявольский…» В машине, когда я, как всегда, когда оказываюсь в другой стране, приглядывался к пейзажу за окном, Марко продолжал: «Говорят, что, если город расположен между двух рек, он благоприятен для волшебства. Таков Турин. И эти провалы во тьму тем глубже, чем рациональнее кажется он с виду. Ведь что может быть яснее, чем снежные Альпы, на фоне которых стоит город? Чем его строгая классическая архитектура? По Турину можно целыми днями ходить, не выходя из-под портиков: вдоль кромки домов, квадратных, массивных, на километры тянутся галереи. Но именно эти колоннады, когда они теряются в бесконечной перспективе, мало-помалу начинают… тревожить, давить, как у Де Кирико…[19]» Профессор обернулся ко мне, посмотрел прямо в глаза: «И потом не забывай, что здесь, в соборе, хранится плащаница, в которую был завернут Спаситель и которая сохранила его образ. Это не игрушки. Каждый город, в котором она хранилась, от Эдессы легендарного царя Абгара и до Турина, насыщался таинственными силами…»