Книга Маленькое Чудо - Патрик Модиано

Она насупилась и надула губы. Потом резко сказала:

— Они не разрешают.

— Я попробую их уговорить. Они наверняка поймут.

Она улыбнулась. Похоже, она мне доверяла. И думала, будто я в силах переубедить Веру и Мишеля Валадье. Но сама я не обольщалась. Эти двое были так же непрошибаемы, как Немка. Я сразу почувствовала. По Вериному лицу все было ясно с первого взгляда. Она жила под чужим именем. Его тоже, я уверена, звали не Мишель Валадье. И наверняка он уже не раз менял имена. А на его визитной карточке указан другой адрес. Не исключено, что он еще более хитрый и опасный человек, чем его жена.

Пора было все-таки возвращаться, и я пожалела, что дала девочке обещание заведомо невыполнимое. Мы шли по дорожкам для верховой езды к Ботаническому саду. Я твердо знала, что Вера и Мишель Валадье не дрогнут.

Дверь открыл Мишель. И, не говоря ни слова, вернулся в кабинет на первом этаже. Я услышала истерические крики. Мадам Валадье, Вера, почти визжала, но слов я разобрать не могла. Их голоса сливались, оба силились перекричать друг друга. Девочка застыла, широко раскрыв глаза. Ей было страшно, но я догадывалась, что для нее это страх привычный. Она неподвижно стояла в вестибюле, буквально замерев на месте, и мне, конечно, следовало поскорее увести ее куда-нибудь. Но куда? Потом мадам Валадье вышла из кабинета спокойная и спросила:

— Хорошо погуляли?

Сейчас она опять была похожа на таинственных холодных блондинок из старых американских фильмов. Следом появился месье Валадье. Тоже совершенно спокойный. На нем был элегантный костюм, а на щеке несколько длинных царапин, явно следы ногтей. Чьих? Веры Валадье? Они у нее длинные. Оба стояли в дверном проеме рядышком, с гладкими лицами убийц, безнаказанных по причине отсутствия улик. Казалось, они позируют, но не для полицейского фотографа, а для того, который на званых вечерах снимает входящих в зал гостей.

— Мадемуазель объяснила тебе все насчет собаки? — спросила Вера Валадье сдержанным светским тоном, совсем не тем, каким разговаривают на улице Дуэ, где, по ее словам, она жила в детстве. Под другим именем. — Собаки ужасно милые… Но от них столько грязи.

А Мишель Валадье добавил с той же интонацией, что его жена:

— Мама права… Брать в дом собаку действительно неразумно.

— Вот вырастешь и заводи себе собак сколько хочешь… Но не здесь и не теперь.

Голос Веры Валадье изменился. В нем слышалась какая-то горечь. Наверно, она подумала о том времени — годы летят быстро, — когда ее дочь вырастет, а она, Вера, будет навеки обречена бродить по переходам метро в желтом пальто.

Девочка не отвечала. Она лишь смотрела на них широко раскрытыми глазами.

— От собак можно подцепить всякую заразу, понимаешь? — сказал месье Валадье. — И потом, они кусаются.

Глаза у него теперь бегали, и он говорил торопливо, как уличный торговец-нелегал, заметивший вдали полицейского.

Я с трудом промолчала. Меня подмывало встать на защиту малышки, но я боялась, что дело опять дойдет до крика и она испугается. Но все-таки я не удержалась и, глядя прямо в глаза Мишелю Валадье, сказала:

— Вы поранились, месье?

И провела пальцем по своей щеке в том месте, где у него были царапины.

— Нет… С чего вы взяли?

— Надо обязательно продезинфицировать… Это как собачий укус… Можно заразиться бешенством…

Было видно, что он опешил. Вера тоже. Они смотрели на меня с опаской. В беспощадном свете люстры они выглядели просто сомнительной парочкой, попавшейся во время облавы.

— По-моему, мы опаздываем, — обратилась Вера к мужу.

Голос ее опять звучал холодно. Мишель Валадье посмотрел на ручные часы и все с той же деланной непринужденностью ответил:

— Да, пора идти…

Она сказала дочери:

— Для тебя есть ветчина в холодильнике. Сегодня мы, наверно, вернемся не поздно…

Девочка потихоньку перебралась поближе ко мне. Она вцепилась в мою руку, как человек, который хочет, чтобы ему помогли идти в темноте.

— Вам лучше уйти, — сказала Вера Валадье. — Она должна научиться оставаться одна.

Она взяла дочь за руку и потянула к себе.

— Мадемуазель уходит. Поужинай и ложись спать.

Девочка опять посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, которые, казалось, уже ничему не удивлялись. Мишель Валадье шагнул вперед, и она стояла теперь между обоими родителями.

— До завтра, — сказала я ей.

— До завтра.

Похоже, она не очень-то в это верила.

Оказавшись на улице, я села на скамейку в аллее возле Ботанического сада. Я сама не знала, чего дожидаюсь. Вскоре вышли месье и мадам Валадье. Она в шубе, он в темно-синем пальто. Оба держались на расстоянии друг от друга. Дойдя до черной машины, она села назад, а он за руль, как будто был ее шофером. Машина скрылась в направлении авеню Мадрид, и я подумала, что никогда ничего не узнаю об этих людях — ни их настоящих имен, ни фамилий, ни причин беспокойства, сквозившего порой во взгляде мадам Валадье, или отсутствия стульев в кабинете месье Валадье, на чьей визитной карточке стоял чужой адрес. А девочка? Она-то загадки для меня не представляла. Я догадывалась, что она чувствует. Я была в детстве примерно такой же.

На втором этаже, в ее комнате, зажегся свет. Очень хотелось подняться и побыть с ней. Мне показалось, что в окне промелькнула ее тень. Но я не стала звонить в дверь. Мне самой было тогда так плохо, что не хватало сил помогать кому-то еще. А потом, эта история с собакой напомнила мне один эпизод моего детства.

Я направилась к Порт-Майо, с облегчением удаляясь от Булонского леса. Днем там было еще ничего, особенно возле пруда-катка, вместе с девочкой. Но сейчас, в темноте, меня охватило ощущение пустоты, куда более страшное, чем на тротуаре улицы Кусту, у входа в «Небытие».

Справа начинался Булонский лес. Когда-то давно, ноябрьским вечером, там потерялась собака, и это будет мучить меня всю жизнь, в самые неожиданные моменты. Бессонными ночами и в дни одиночества. Но и летними днями тоже. Надо было объяснить девочке, что все эти истории с собаками совсем небезобидны.

Когда я сегодня вошла во двор и увидела ее на скамейке, я вспомнила другой школьный двор. Мне было столько же лет, сколько ей, и в том дворе тоже играли пансионерки постарше. Их обязывали заботиться о нас. По утрам они помогали нам одеваться, а вечером мыться и ложиться спать. Штопали нашу одежду. Мою старшую звали, как и меня, Тереза. Брюнетка с голубыми глазами и татуировкой у плеча. В моих воспоминаниях она чем-то похожа на аптекаршу. Другие пансионерки и даже монашки побаивались ее, но со мной она всегда была ласкова. Она воровала черный шоколад из кухонных запасов и приносила мне вечером в дортуар. Днем иногда водила меня в прачечную возле часовни, где старшие учились гладить.