Книга Дела и ужасы Жени Осинкиной. Книга 2. Портрет неизвестной в белом - Мариэтта Чудакова

Но речь опять не об этом. А о том, что в Афганистане десантники стали называть тех, кто в военных действиях не участвовал, мобутами. Откуда это пошло – никто не помнил. И даже никто не мог уже сказать, что это значит-то. Мобута и мобута.

Вообще-то так часто бывает. Вдруг понравится никому не понятное слово – звучит хорошо! И присобачат его куда-нибудь, куда оно вовсе и не относится, и приклеилось, и пошло, пошло – уже не отлепишь.

Такой мобута шел сейчас по главной улице села Заманилки, что в нескольких километрах от Оглухина – если идти напрямки, по лесу.

Когда-то служил он в Афганистане – заместителем начальника склада. Склад был продуктовый. Начальник – старший сержант – потихоньку приторговывал – тушенкой и сгущенкой. Мобута (будем пока его так называть) сначала только присматривался, потом тоже осмелел.

Перевели его на склад боеприпасов. Но и там, как выяснилось, умный человек не пропадет.

И домой мобута вернулся не только с чеками (особые такие деньги-сертификаты, на которые в специальных магазинах под названием «Березка» можно было купить то, чего в обычных не было, от сервелата до хороших книг), которые всем «афганцам» выдавали, но еще и с кое-каким приварком.

Тут и кончилась война в Афганистане. И вывели оттуда все войска.

Все, кто остались живы, вернулись домой. И оказалось, что жить дома – трудно. Никто из тех, кто жил рядом, не видел разорванных на куски людей, не знал, как это – провожать на борт «Черного Тюльпана» (так прозвали бойцы самолет АН-12) груз 200, который на самом деле – твой приятель, два дня назад весело смеявшийся… И еще – вдруг ты понял, что все, что ты умеешь в свои двадцать с небольшим лет, – это стрелять. Кто-то – лучше, кто-то – хуже. Вернулись и такие, кто стрелял очень хорошо. Но как применить это уменье в мирной жизни, им никто не разъяснял.

К нашему Мобуте все это как раз не относилось. Он даже стрелять не очень-то выучился. И горевал только о том, что не было больше никакого приварка. А когда стал встречаться с однополчанами, по-прежнему называвшими его Мобутой, то уже не горевал, а злобился. Не было ни денег, ни славы, ни друзей.

А потом… Потом образовалась возможность быстро получить большие деньги – правда, с немалым риском. Почему-то, впрочем, риск сначала показался совсем малым – причем всем участникам. Участвовали в этом предприятии два бывших «афганца» и еще двое. Один из этих двоих был человеком, от одного тяжелого взгляда которого у Мобуты начинали дрожать руки. Известно было, что для него убить человека – все равно что орех расколоть. Имени его никто не знал, звали – Харон. Вообще-то он тоже был в Афганистане. Но – не в войсках.

Вместо больших денег получились четыре трупа. В их числе – «афганец». Его убил один из защищавшихся – за минуту до своей гибели. Следствие шло полтора года. Второго «афганца» приговорили к высшей мере. Эта же самая мера грозила Харону – как организатору, а также за тройное убийство. Потому что все три трупа были на нем, а вовсе не на оставшемся в живых «афганце». Но дать на Харона показания мог только Мобута – на которого материала было не больше, чем на пять лет, а за сотрудничество со следствием могли и еще скостить. Но он их не дал и сотрудничать не стал. А почему – скоро станет ясно.

За год до вывода войск Мобута толкнул «той» стороне (настоящим афганцам, или «духам», как называли их почему-то в советских войсках) особо крупную партию взрывчатки. Деньги он получил хорошие, и даже очень. И все было бы шито-крыто, если бы… Через два дня взорвали мотобатальон: 49 «ЗИЛов», то есть грузовиков, шли один за другим, перевозили боеприпасы и продукты. В каждом – два-три человека. У батальона было сопровождение – десять бэтээров. Один – впереди, один – замыкающий, восемь штук распределились по колонне, через каждые четыре-пять «ЗИЛов». На каждом – по десять человек. Фугас рванул под головным бэтээром, потом – под замыкающим. Взорванные бэтээры встали и лишили колонну движения – хоть вперед, хоть назад. После этого ее расстреляли из гранатометов и пулеметов почти в упор. Мобута видел потом все, когда трупы собирали. Около двухсот.

И все бы ничего. Но нашли потом совсем рядом ящики от взрывчатки с советской маркировкой – афганцы взрывчатку вынули, использовали – очень даже эффективно. А ящики бросили прямо тут, неподалеку. А чего им было их прятать? Наоборот – пусть смотрят неверные, как их свои же предают.

От колонны в живых осталось трое.

И все бы ничего. Все должно было быть шито-крыто.

Но уже на родине, два года спустя, встретился Мобуте человек. Тоже был в Афганистане, но не в армии. Мобута даже слышал как-то про него – правда, глухо. А видеть – никогда не видел. Но тот быстро восстановил обстановочку, и сомнений в том, что когда Мобута там служил, этот человек все время работал в советском посольстве в Кабуле, не осталось. Именно про него – не в Афгане, а уже после вывода войск, в России – заговорили вдруг среди «афганцев». То тут, то там стало возникать в разговорах его имя. И говорили все одно – как этот водитель при посольстве, пока они подставлялись под пули и мины, исправно отправлял из Кабула в Россию героин. А как? В цинковых гробах, под видом груза 200.

Вот этот именно человек и приехал к Мобуте в Заманилки и предложил ему то самое выгодное, хоть и мокрое, дело.

Мобута, по правде говоря, не очень-то хотел, отказывался. Но он был нужен специально к нему приехавшему человеку. И тот Мобуте кое-что рассказал и даже показал. Точнее, дал почитать бумажку. Прямо в руки дал, потому что это был не оригинал бумажки, а копия. А бумажка хранилась у какого-то кореша того человека и должна была сразу пойти по нужному адресу – если человек подаст знак.

Оказалось, что у приезжего, которого Мобута до этого и в глаза-то не видел, хранятся ключи от его жизни! Ну, вроде как в русских сказках – Кощеева смерть в яйце.

В бумажке той было четко и ясно написано, кто именно, кому и за сколько продал такого-то числа такого-то года взрывчатку. А также о том, как успешно через два дня эту взрывчатку применили. И разнообразные детали (бумажку с умом составили) у любого не оставили бы сомнений в том, что все написанное – правда.

– Ну и что? – скажет наш юный, но умный читатель. – Ну и что за дела? Не обязательно российская прокуратура посчитает эту афганскую бумажку (на каком языке-то еще написанную?) достаточной для возбуждения уголовного дела. Да и срок давности мог истечь.

Но в том и дело, что бумажка эта предназначалась не для прокуратуры и не для суда.

То есть вообще-то для суда, но необычного. Такого, где приговор произносится безо всякого судебного разбирательства, а исполнение его может быть очень-очень быстрым.

Кстати сказать, и срок давности тогда тоже еще не истек – всего четыре года прошло. Но у того суда, для которого бумажка предназначалась, срока давности вообще не было. Вернее, связан этот срок был только с продолжительностью жизни одного хотя бы из трех людей. А они все еще молодые были.

Вот почему, когда погорели и вместо больших денег в карманах получили наручники на запястьях, Мобута ничего про Харона следователю не сказал. И тот получил не вышку, а пять строгого, как и сам Мобута. А того «афганца», кажется, расстреляли – хотя он вообще был сбоку припека и никого не замочил. Но Харон дал показания на него, и очень убедительные. А Мобута не возразил.