Книга Судный четверг - Николай Бахрошин

«Человек — гной еси и кал еси!» — как любит говорить Пастырь, цитируя кого-то из древних пророков. Может, того же Зельфера Неистового, что в конце прошлого века спровоцировал на планете Хатанга абсолютно не божескую резню…

* * *

— А нехай так! — азартно соглашался Кривой, продолжая докапываться до экс-батюшки. — Вот ты говоришь — скверна, крамола, бойся насмешников, что точат зубы о веру…

— По зубам можно и схлопотать!

— Это как раз понятно. Но неубедительно. Давай лучше разберемся в нюансах.

Сам-то ты что хочешь от Бога? На чем строишь взаимоотношения? Я так понимаю, благо свое ты получаешь в обмен на что-то, в конкретном случае — на сумму предъявляемой праведности в пересчете на ангельскую валюту по курсу. Что в итоге означает всю ту же торговую сделку, свободный товарообмен, который есть прямая основа неприкрытого капитализма. Вот я и говорю — на небе тот же самый капитализм, потому что по-другому ни человеки, ни ангелы жить не умеют. Нет других способов, не изобрели еще иные принципы коллективного существования, кроме как втюхивать ближнему своему все с себя, из себя или из-под себя, если шибко ловкий… А ты мне — вера, совесть, аз воздам, трали-вали! А сколько стоит эта самая совесть — молчок. Какой мне с нее доход, какой в будущем процент рентабельности?

Это у них давний спор, привычный, как застарелый нарыв. Пастырь взывает, а Кривой отстаивает право на несовершенство человеческой личности, с которым якобы нужно смириться, как с врожденным уродством. На мой взгляд — довольно бесцельная дискуссия, где оба и правы, и не правы, и в общем, маются дурью. Любая такая дискуссия вообще бесцельна, даже если кончается соглашением сторон на среднеарифметических тезисах. А Кривой с Пастырем вряд ли когда-нибудь договорятся, один — бесшабашный пофигист, второй — фанатик, вдохновляемый негасимой идеей. Не просто разные — диаметрально противоположные точки зрения. Противоположности притягиваются, конечно, но только для того, чтобы искрить и взрываться…

Впрочем, пусть мелют воду в ступе, если нравится. Чем бы дитя…

— Совесть, брат мой грешный, надо иметь помимо всего! Только тогда это и называется — совесть, а никак иначе… Именно совесть определена человеку божественным началом, а вот твой процент рентабельности — это как раз от дьявола! — продолжал гневаться Пастырь.

— А я перед войной только-только квартиру купил, — вдруг раздался жидкий тенорок Пентюха. — Микрорайон так и назывался: «Райские кущи». Хорошая квартира, просторная, с общим бассейном, с зимним садом на крыше… — Солдат, углубившись в воспоминания, тяжело и протяжно вздохнул и вроде бы даже всхлипнул.

Это неожиданное заявление вызвало многоголосый взрыв хохота. Тут же посыпались шуточки, что отсюда, из «гроба», до райских кущ куда ближе, чем из самого элитного микрорайона. Мол, не переживай, Пентюх, не дрожи коленкой — будут тебе и кущи, и осанна с ладаном на закуску. Как пойдем на снижение, так и увидишь перед собой райские врата с позолоченной фурнитурой. Прямо туда и ныряй, чтобы обратно не подниматься. Все там будем!

— Да тьфу на вас, безбожники, ироды! — заявил Пастырь, все еще не остывший от подначек Кривого. — Вот нехристи, прости, господи! Вам что божья роса, что дерьмо в разлив — лишь бы градус давало! Зубоскалите без ума и сами не ведаете, о чем…

— Внимание по батальону! Первая рота, второй взвод — отставить лишний базар! — перекрыл всех металлический, усиленный мембранами голос комбата майора Дица. — Развеселились, сволочи?! Внизу будете веселиться, это я обещаю!

Понятно, что Диц контролировал каждый чих по своей командирской связи. Но отставить разговоры в капсулах — это он хватил, конечно. Кого сейчас, между жизнью и смертью, можно напугать окриком?

Вот такое у нас командование, замечу. Офицеры-надзиратели! Если бы командовать умели, как надзирать, — цены бы им не было ни оптом, ни в розницу.

— Ну, мочекрыл пузырястый! Ну, я с тобой разберусь после высадки! — тут же поддакнул начальству Градник, еще не избавившийся от сержантской привычки преданно подгавкивать на любой чих старшего по званию. — На земле ты у меня получишь брачные игры болотной вонючки!

(Сдается мне, первопереселенцы, народ мужественный, но шершавый, здорово порезвились в свою героическую эпоху, наделяя инопланетную живность подобными разухабистыми названиями.)

Я так и не понял, кому конкретно пригрозил ротный. Может, никому. Главное — прокукарекать, а там хоть не рассветай…

— А про посадку бы не стоило раньше времени, господин второй лейтенант, сэр, — немедленно забубнил еще кто-то, прямо подтверждая мои мысли, что людей в капсулах пугать уже нечем. — Плохая примета — раньше времени о земле… Как бы увидеть еще эту землю, господин второй лейтенант…

— Ладно, не дрейфь, пехота! — бесшабашно заявил Кривой. — Двум смертям все одно не бывать! Кто-нибудь против? Нет таких? Значит, принято единогласно!

— А кто больно смелый такой, сплюнул бы через плечо на удачу, чем языком трепать… — не смутившись, пробубнил голос.

— Думаешь, помогут твои плевки? Против девушки-то с косой? — насмешничал Вадик, переключившись с Пастыря на нового собеседника.

— А я не думаю. Я, милый, надеюсь, в мать бога душу… — рассудительно отозвался голос. — Кто его знает, когда и чего поможет… Я, милый, всегда надеюсь…

— На что?

— А ни на что, милый! Надеюсь — вот и все тут, чего и тебе советую…

По характерному словечку «милый» я, наконец, узнал этот неразборчиво-ржавый голос. «Милка», так его окрестил Диц, самолично раздавая пополнению положенные клички.

Пожилой солдатик, сутулый, седой и угрюмый. Если мне память не изменяет, из космодромной обслуги.

Был у меня приятель, Василий Рвачев, Рваный, из тех солдат, что погибли на Казачке в прошлую высадку, так он тоже выражал свое отношение к окружающей действительности неумолчным скрипом. Но Милка, пожалуй, будет еще позанудливей. Чрезвычайно унылый типаж. Даже удивительно, как при его задумчивом пессимизме можно было загреметь в штрафбат «за буйство и непристойное поведение». В самой формулировке есть нечто дерзновенно-веселое, что совершенно не вяжется с внешностью потасканного верблюда, заработавшего в караванных скитаниях стойкую аллергию на песок. Давно хотел об этом спросить и всегда забывал…

— Ты, Милка, засунь свои советы сам знаешь куда, где им самое место! Я — никогда не надеюсь! — категорично заявил Вадик. — Я жду. Как фишка ляжет, так оно и будет! А как ляжет она, кто ее на орел-решку положит — черти ли, ангелы, мне все равно…

— Взводный, а взводный! — неожиданно вступила Игла. — Ты где там затих, командир?

Это уже по мою душу. Промолчать? Так ведь не отстанет.

— Чего? — откликнулся я.

— Взводный, ты меня любишь?

— Люблю.

— Сильно любишь?

— Почти как гангрену конечностей, — подтвердил я.