Книга Ярополк - Владислав Бахревский

– Как же мы стали русскими?

– Промыслом Сварога. Скифы – не муравьи, в муравейники не сбивались. Родит отец трех сыновей, вот и три племени. Один в лесах живет, другой в степи, третий морем кормится. Кровь одна, а века прошумят крыльями, встретятся правнуки единого прадеда да и не поймут друг друга. Один говорит: се – солнце, а другой говорит: се – офтоб, се – шамс, гюн. Один говорит: се – небо, а другой: се – тенгри.

Замолчал Благомир. Баян пождал, пождал, что еще скажет, и услышал покойное дыхание: уснул.

Лег и Баян.

Явор огромный, в иной роще нет столько листьев, как на этом яворе, но ни единый листок не шелохнулся, оберегая сон старого и малого.

Утром в лесу они встретили олениху с двумя оленятами. Олениха поклонилась волхву, а резвые детки ее подбежали к Благомиру.

– Погладь олешек, – сказал волхв ученику.

Баян погладил, почесал одному и другому шейку:

олени, лошади, коровы любят такую ласку.

– Знакомая моя, – сказал волхв об оленихе. – Было время, набирался я силы в лесу. Нашел олешка еле живого: ногу сломал. Вот тебе и урок: на доброе зверь памятлив. Но и другое знай: человек за самый щедрый твой дар, за верную службу, даже за спасение от гибели может отплатить черной неблагодарностью. Но не сделаешь добра, отвернешься от страждущего – сам станешь черным. Нет у доброго человека выбора. Твори добро, не ожидая ни похвалы, ни награды.

– Не зазорно ли ждать злое? – спросил Баян.

– Твори добро без оглядки.

Вошли в розовое, в пылающее озеро кипрея. Возликовало сердце Баяна. Маму вспомнил, ласку пламени в ладонях. Ярополк встал перед глазами. Мелькнула, как ядовитая змея, быстрая мысль: «Не предал ли семейной тайны я, недостойный, показав диво кипрея княжичу?»

– Вот и выбрались! – воскликнул в то же мгновение Благомир, выходя из кипрея на простор.

И увидел Баян – они на той самой горе, куда приводила его матушка.

Кинулся глазами по голубым далям, ища свою родную весь.

Волхв, обняв его за плечи, сказал тихонько, ласково:

– Потерпи. Разлука наполнит твое сердце – любовью. Без любви слова неживые, как прошлогодние листья. Потерпи – ради вещего всемогущего слова.

Они пошли с горы в другую сторону, и Баян ни разу не оглянулся. Трепетало сердце, билось в тоске, как бьет птица крыльями над выпавшим из гнезда птенцом, – не оглянулся.

Они шли лугом, по синим да по голубым цветам. Спустились в пойму. Здесь трава была скошена, и люди вдали копошились муравьишками: ставили огромный стог. На небо надвигалась из-за реки лохматая, как бродячий пес, туча.

– Не успеют! – ахнул Баян, прибавляя шагу: вспомнилось, как дома спасали от дождя высохшее сено.

Волхв тоже прибавил шагу. Стало видно: люди мечутся неистово, но гром уже погромыхивал.

– Не успеют! – простонал Баян.

– А мы с тобой на что? – волхв грозно сдвинул седые брови и сам сделался тучею.

Ударил посохом оземь, вскинул руки к небу, одежда на нем заплескалась, словно его объял сильный ветер.

– Гей, орлица! – закричал волхв зычным голосом. – Твое гнездо не здесь! Лети туда, где птенцы ждут тебя не дождутся. Дождь-косохлест – ты нынче не про нас. Стой, говорю! Не то пресветлый ярый Дажбог иссушит тебя досуха.

Туча будто споткнулась о преграду, на дыбы взмыла, громоздя облако на облако. И покатилась вся эта громада краем неба. Было видно: стеной дождь стоит, да река ему, как застава неодолимая.

– Ступай! Ступай! – ласково говорил волхв туче. – На молодых пролейся. Молодым дождичек – на счастье.

Люди глядели то на тучу, то на волхва с отроком. И когда путники подошли к незавершенному стогу, все дружно поклонились своему заступнику.

«А ведь когда мы шли под дождем, Благомир и не подумал развеять тучи», – вспомнилось Баяну.

– Завершайте стог, потом поговорим, – сказал Благомир людям, – а нам водицы дайте попить.

– Квасу откушайте! – поклонились женщины.

Квас был с анисом, крепкий. В нос ударял.

– Хорош? – спрашивали женщины, улыбаясь отроку.

– Хорош.

Вдруг раздался пронзительный истошный крик.

– Зорюшка никак не разродится, – заохали женщины. – С утра кричит. И работать не работала.

– Пошли поможем, коль по силам будет, – сказал Благомир Баяну.

– Ему-то, дитю, зачем на такое глядеть? – изумились и даже испугались женщины.

– Се – мой ученик, будущий помощник ваш. Для волхвов – нет ничего в человеке тайного, нет и стыдного.

Зорюшка была бледна, как первый снег, до голубизны. Благомир осмотрел роженицу, ощупал плод. Достал из котомки снадобья, дал Баяну смешать три лекарства в серебряной ступке. Напоил болезную. Вздохнув, шепнул Баяну:

– Делать нечего, надо тучу назад звать.

Отошел от стога. Ударил посохом в землю. И снова трепетала на волхве одежда, как от бури.

Туча, укатившаяся на край неба, заворочалась, двинулась к реке. Полетели быстрые облака над косарями. И пришел черный, как пропасть, небесный вихрь. Сверкнула молния, разразив небо, и уж так грянуло – оглохли все, наземь попадали, но закричал ребенок.

Пошел дождь, ласковый, теплый. И не было среди людей досады – не закончили общего дела. Была радость – разродилась Зорюшка.

– Сено-то высушим, – говорили косари. – Уголок всего не успели завершить… Солнце-то! Солнце!

Солнце сияло сквозь дождь. И радуга встала над лугом, над людьми с их стогом, над новорожденным, дивная, близкая.

К волхву подошли женщины:

– Зорюшка спрашивает, как ей сына назвать?

Благомир показал на Баяна:

– Родился верный друг сему отроку. У него и спросите.

Женщины поклонились Баяну:

– Как назвать дитятю?

Баян поглядел на Благомира, но тот глаза веками прикрыл.

– Он ведь громом спасенный, – сказал отрок в отчаянье. – Не знаю. Громом назовите. Громушкой. Громогласом.

– Эко! – удивились женщины. – А все равно, будь по-твоему. Хорошо ведь – Громоглас, Громушка. Имечко-то по судьбе.

Княгиня Ольга и внуки

– Да куда же мы с тобой пришли? – удивился Благомир, оглядываясь по сторонам.

Они стояли на поляне, перед глубоким озером, перед лесом, по вершинам которого хаживал волхв, но это было незнакомое место. На берегу озера стояла высокая, будто колодец в небо, будто перст указующий, церковь. Крест выше леса. Чуть в стороне, за тыном, три избы. Люди в черном посыпали белым песком дорожку, прямую, как стрела, от тына до паперти. Паперть – широкий помост перед узкой дверью в храм.