Книга Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Николай покраснел, как только вошел вгостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив,тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими-куклу он знал ещемолодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памятисостарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, онвзглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата,который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах болееудерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нестиее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.

— Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman?Карета нужна? — сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.

— Да, поди, поди, вели приготовить, — сказалаона, уливаясь.

Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей,толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство,происшедшее в его занятиях.

Глава 12

Из молодежи, не считая старшей дочери графини(которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) игостьи-барышни, в гостиной остались Николай и Соня-племянница. Соня былатоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницамивзглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватымоттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозныхмускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленькихчленов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но ещене сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо,считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против волиее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin[двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее немогла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела толькодля того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоротолько они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.

— Да, ma chere, — сказал старый граф,обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. — Вот его друг Бориспроизведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает иуниверситет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место вархиве было готово, и всё. Вот дружба-то? — сказал граф вопросительно.

— Да ведь война, говорят, объявлена, — сказалагостья.

— Давно говорят, — сказал граф. — Опятьпоговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба-то! — повторил он.— Он идет в гусары.

Гостья, не зная, что сказать, покачалаголовой.

— Совсем не из дружбы, — отвечал Николай,вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. — Совсем недружба, а просто чувствую призвание к военной службе.

Он оглянулся на кузину и на гостью-барышню:обе смотрели на него с улыбкой одобрения.

— Нынче обедает у нас Шуберт, полковникПавлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой.Что делать? — сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое,видимо, стоило ему много горя.

— Я уж вам говорил, папенька, — сказал сын, —что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда негожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умеюскрывать того, что чувствую, — говорил он, всё поглядывая с кокетством красивоймолодости на Соню и гостью-барышню.

Кошечка, впиваясь в него глазами, казаласькаждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.

— Ну, ну, хорошо! — сказал старый граф, — всёгорячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он изпоручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, — прибавил он, не замечаянасмешливой улыбки гостьи.

Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочьКарагиной, обратилась к молодому Ростову:

— Как жаль, что вас не было в четверг уАрхаровых. Мне скучно было без вас, — сказала она, нежно улыбаясь ему.

Польщенный молодой человек с кокетливойулыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельныйразговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревностирезала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. — В середине разговораон оглянулся на нее. Соня страстно-озлобленно взглянула на него и, едваудерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла изкомнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и срасстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.

— Как секреты-то этой всей молодежи шитыбелыми нитками! — сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. —Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело — двоюродные братцы и сестрицы, ]— прибавила она.

— Да, — сказала графиня, после того как лучсолнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и какбудто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постояннозанимал ее. — Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобытеперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всёбоишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и длядевочек и для мальчиков.

— Всё от воспитания зависит, — сказала гостья.

— Да, ваша правда, — продолжала графиня. — Досих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием,— говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что удетей их нет тайн от них. — Я знаю, что я всегда буду первою confidente[поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежелибудет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургскиегоспода.

— Да, славные, славные ребята, — подтвердилграф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находилславным. — Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!

— Какое милое существо ваша меньшая, — сказалагостья. — Порох!

— Да, порох, — сказал граф. — В меня пошла! Икакой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая.Мы взяли итальянца ее учить.

— Не рано ли? Говорят, вредно для голосаучиться в эту пору.

— О, нет, какой рано! — сказал граф. — Как женаши матери выходили в двенадцать-тринадцать лет замуж?