Книга Мегрэ в Нью-Йорке - Жорж Сименон

Мегрэ понял, с кем имеет дело, понял, что такого человека нельзя торопить.

— Будете ходить туда каждый день… — сказал он Декстеру.

— Я могу сходить еще кое-куда. Увидите, я достану все сведения, которые вам нужны. Но мне придется попросить у вас еще небольшую сумму. Вчера вы дали мне десять долларов, и я поставил их вам в счет. Вот, посмотрите. Нет, нет, я хочу, чтобы вы посмотрели!

И он вытащил засаленную записную книжку, на одной страничке было нацарапано карандашом:

«Получен задаток по делу „J and J“: 10 долларов».

— Сегодня я попрошу у вас только пять, а то рискую слишком быстро растратить все деньги. Потом я уже не посмею просить у вас еще, а без денег не смогу вам помочь. Может, пять — это слишком? Тогда дайте четыре.

Мегрэ дал пять и, протягивая деньги, почему-то внимательно оглядел клоуна, Старое пальто, ядовито-зеленая лента вместо галстука… Насытившись, Декстер не стал веселее, но взгляд его выражал бесконечную признательность и покорность, в которой было что-то тоскливое, щемящее. Такой взгляд бывает у собаки, которая нашла наконец доброго хозяина и умоляюще смотрит на него, надеясь увидеть на его лице одобрительное выражение.

В эту минуту Мегрэ вспомнились слова капитана О'Брайена. Вспомнился ему и старик Анджелино, который сегодня утром, как обычно, вышел на прогулку и был подло убит.

Мегрэ спросил себя, имеет ли он право…

Это продолжалось всего миг — мгновенное колебание. Ведь он навлекает на старого клоуна опасность.

«А вдруг его убьют?» подумал Мегрэ.

Ему припомнился кабинет в «Сент-Рейджи», разрезной нож, сломавшийся в нервных пальцах Маленького Джона, потом Мак-Джилл, который в баре рассказывал американке про Мегрэ.

Никогда еще, начиная расследование, он не находился в таком неопределенном, почти анекдотическом положении. Честно говоря, никто не поручал ему ничего расследовать. Даже старый г-н д'Окелюс, который был так настойчив в Мен-сюр-Луар, вежливо попросил его вернуться во Францию и не совать нос в чужие дела. Даже О'Брайен…

— Буду у вас завтра примерно в это же время, — сообщил Роналд Декстер, берясь за шляпу. — Не забудьте, пожалуйста, что рекламу я должен вернуть.

«J and J»…

Мегрэ остался один на какой-то неведомой улице и довольно долго блуждал с трубкой в зубах, засунув руки в карманы, пока наконец не увидел огни знакомого бродвейского кинотеатра; эти огни указали ему дорогу.

Вдруг ему почему-то очень захотелось написать г-же Мегрэ, и он направился к себе в гостиницу.

Глава 5

Между вторым и третьим этажами Мегрэ, не придавая своим мыслям никакого значения, внезапно подумал, что не хотел бы, чтобы человек типа, к примеру, капитана О'Брайена увидел бы, чем он занимался сегодня утром.

Даже люди, которые работали с ним долгие годы, как бригадир Люка, не всегда чувствовали, когда у него бывало такое настроение.

Да и знал ли он сам, чего ищет? Остановившись посреди лестницы между двумя этажами, глядя перед собой большими, ничего не выражавшими глазами, он был похож на человека, у которого прихватило сердце, — вот он и остановился где попало, стараясь принять беспечный вид, чтобы не вызывать жалости у прохожих.

Судя по количеству детей младше семи лет, которых он видел на ступеньках и площадках лестниц, в кухнях и в комнатах, этот дом после окончания уроков в школах превращался в настоящий детский муравейник. К тому же во всех углах валялись игрушки, сломанные самокаты, старые ящики из-под мыла с приделанными к ним колесиками — словом, всякий причудливый хлам, не представляющий ни малейшего интереса для взрослых, но драгоценный для ребятни.

В доме, в отличие от французских домов, привратницы не было, и это усложняло задачу комиссара. Нигде никакого списка жильцов, только в коридоре первого этажа коричневые почтовые ящики с номерами, некоторые — с пожелтевшими визитными карточками или с фамилиями, кое-как выгравированными на металлических пластинках.

Было десять утра — самое подходящее время, чтобы представить себе образ жизни этой трущобы. Чуть ли не каждая вторая дверь стояла настежь. В комнатах виднелись еще не причесанные женщины, занимавшиеся хозяйством, купавшие детишек, стряхивавшие в окна коврики сомнительной чистоты.

— Простите…

На него смотрели недоверчиво. За кого могли принимать этого высокого человека в тяжелом пальто и в шляпе, которую, разговаривая с женщинами, он всегда снимал? Наверное, за страхового агента или коммивояжера, предлагающего пылесосы новой марки. Он говорил с очень сильным акцентом, но это никого не удивляло; здесь жили не только недавно приехавшие итальянцы, но и поляки. И, похоже, чехи.

— Вы не знаете, живут еще в этом доме какие-нибудь люди, которые поселились здесь лет тридцать тому назад?

В ответ люди морщили лоб, потому что такого вопроса никак не ожидали. В Париже, например, на Монмартре или в квартале, где жил Мегрэ, наверно, не было дома, где он сразу же не нашел бы какой-нибудь старушки, или старичка, или супружеской четы, обосновавшейся там лет тридцать — сорок тому назад.

А тут ему отвечали:

— Мы здесь всего полгода…

Или год, или два. Максимум четыре.

Инстинктивно, сам не зная зачем, он задерживался перед раскрытыми дверями, заглядевшись на убогую кухню, в которую впихнули кровать, или в комнату, где жило четыре-пять человек Редко попадались люди, которые знали жильцов другого этажа. За Мегрэ увязались трое детей, старшему из них на вид было лет восемь — он, наверно, болел свинкой, судя по тому, что носил толстый компресс. Вскоре мальчуган осмелел и теперь уже опережал Мегрэ.

— Этот господин хочет знать, не живете ли вы здесь тридцать лет.

Мегрэ видел стариков, сидевших в креслах у окон, иногда подле клетки с канарейками; этих старикашек иммигранты вызывали из Европы, как только находили «job»[5]. Некоторые из них не знали по-английски ни слова.

— Я хотел бы узнать…

Широкие лестничные площадки представляли собой своего рода нейтральную территорию, куда сваливали все, что оказывалось ненужным; на площадке третьего этажа стирала худая рыжая женщина.

Именно здесь, в этих клетушках, обосновались по приезде в Нью-Йорк «J and J», и здесь Маленький Джон, который занимает ныне роскошные апартаменты в «Сент-Рейджи», жил несколько месяцев, а быть может и лет.

Было трудно представить, что на столь малом пространстве может вместиться столько людей, и все же духоты не чувствовалось; зато здесь больше, чем где бы то ни было, ощущалось безнадежное одиночество.

Доказательством тому служили молочные бутылки. На четвертом этаже Мегрэ остановился у одной из дверей, перед которой на коврике выстроились восемь полных бутылок с молоком.