Книга Не время умирать - Валерий Георгиевич Шарапов

отлетела, но снова стала прыгать на него, как взбесившийся бурундук. Оторвут от руки – повиснет на ноге, стряхнут с ноги – хватает за рукав, сломанными коготками полоснула по лицу. И вдруг лезвие блеснуло, Акимов взвыл, зажимая запястье, кровь брызнула цевкой. Нож у Соньки он выхватил, но не успел отбросить, как она вцепилась руками в лезвие, зашипела – и тут все прекратилось.

Девчонка откатилась в сторону и, размахивая ладошками, разразилась рыданиями.

Сергей не сразу понял, что они на поляне не одни. Получилась немая сцена.

Откуда-то взявшаяся Ольга, выкатив глаза и раскрыв рот, стояла, глотая воздух. Остапчук стоял, руки в стороны, сначала бурый от прилившей крови, точно свекла, потом начал белеть, белеть, как мукой обсыпанный. Возник откуда-то Колька Пожарский, который совершенно по-мальчишески зажал рот ладонью. Наталья с диким воем кинулась к дочке.

Акимов узрел себя со стороны: встрепанный, красный, размахивающий пистолетом, в сторонке вопит благим матом, бьется в маминых руках перепуганная Сонечка, размахивая окровавленными руками. Валяется на траве этот дурацкий футляр от скрипки. И нож.

«Смерть моя пришла», – решил он, положил пистолет на землю и зачем-то поднял руки.

Нет, Наталья не загрызла Палыча прямо в лесу – отбили. Остапчук и Колька просто держали взбесившуюся бабу за руки. Оля, белая как полотно, что-то убедительно-утешительно бормотала, перетягивая Соньке руки, а та орала, стоя на одной ноте.

Когда подоспел, запыхавшись, серо-бордовый Сорокин, то немедленно взмолился, ткнув пальцем в Акимова:

– Ваня, родной! Убери его, уведи!

– Куда прикажете? – послушно спросил сержант.

– До ближайшего дота! Оврага! Сортира! Куда угодно, не то я его сам пристрелю.

Городил он, конечно, чушь, а делал дело. Оттер от остальных впавшую в амок Наталью, ухватил икающую, синеватую, кровью заляпанную Соньку и на хорошей скорости погнал обеих из лесу, держась сзади, точно конвоируя. Остапчук, предусмотрительно как следует отстав, сопровождал деморализованного Акимова.

Ребята – Коля с Олей – разумно плелись в еще более дальнем арьергарде и все тормозили, пока не оказались одни на сумеречной лесной тропинке. Колька, выслушав Олину версию происшедшего, сначала выдал ей легкого леща, но тотчас чмокнул в темную растрепанную макушку:

– Не реви, не реви, все ж хорошо.

– Я так перепугалась! Да как представлю, что могло бы… ой-ой-ой! – И снова вся сморщилась и разревелась.

– Выключи фонтан, – призвал Колька, – в следующий раз сто раз подумаешь, прежде чем молодняк в лес волочь, особенно Соньку чокнутую… Мать честная, вот шляпа-то! Ну ты посмотри, прибор посеяла.

На тропинке тускло поблескивал злосчастный компас, корень всех случившихся бед, по всей видимости выроненный или даже специально брошенный. Пожарский с надеждой спросил:

– Расколошматить?

– Ты с ума сошел! – всполошилась Оля, подбирая. – Смотри, такая древность, красота!

Колька посмотрел: ну да, прибор солидный. Плавал небось с Крузенштерном, не то с Берингом. Такой ценности место в музее, но в хибарке Введенских – это всем известно – и не такое можно нарыть. Прихватив компас, они пошли дальше, вскоре оказались на развилке: левее шла менее натоптанная, ведущая через полупустые уже кварталы на Третью улицу Красной Сосны, где обитали ненормальные Введенские, правая, куда более широкая, вела в населенные кварталы. Ребята видели, как Остапчук гнал туда вялого и безмолвного Акимова, старшего по званию и куда нижестоящего по интеллекту.

Коля с Олей взяли левее и прибавили ходу, но разумно не нагоняли группу, конвоируемую Сорокиным. Держась на приличном расстоянии, все-таки видели, что Николай Николаевич, который всю дорогу пытался извиниться, утихомирить, умаслить и прочее, успеха не добился. Наталья от утешительно-уважительных слов и мольбы как будто все более и более распалялась и, когда добрались до дома, совершенно утратила человеческий облик. Она брызгала слюной, бушевала, грозила прокурором и ужасными карами всем, в особенности ему, допустившему к службе ирода-детоубийцу. Сонька, вырвавшись из рук, плюхнулась на землю, подвывала, баюкая раненые руки. Вывалился со своей половины самый младший Введенский, Мишка, и, набрав воздуху, взревел пароходным басом.

Как удачно, что этот сумасшедший дом – единственный обитаемый на улице. А то б соседи свихнулись от подобного балагана, а потом с прибаутками сожгли бы этот вертеп к дьяволу.

Выскочила бледная Катерина Сергеевна, заметалась между всеми ними, пытаясь прекратить эти извержения, разумеется, безуспешно. Наконец взмолилась:

– Уходите!

Со скоростью, максимально возможной в его возрасте, капитан бежал.

Как только он скрылся, тут же все стихло.

Наталья моментально успокоилась, собрала в узел волосы, фарфоровой рукой провела по лицу, точно стерла следы истерики, и деловито пошла в дом. Сонька прекратила вопить, потащила до колонки Мишку. Размотав ладошки, тщательно вымыла руки, умылась сама, умыла его. Оба носа высморкали. После как ни в чем не бывало уселись на крыльцо, взяв книжку. Сонька твердо решила научить Мишку читать раньше, чем он начнет говорить, «чтобы умнее был».

Коля с Олей не без опаски выбрались из кустов. Гладкова, держа компас перед собой, как пропуск, последовала к крыльцу, собираясь просто вручить Соньке компас и удрать. Однако Катерина Сергеевна была тут как тут, остановила:

– Погодите. Разговор есть.

– О чем? – настороженно спросил Николай.

– О важном.

Он с надеждой уточнил:

– Мне тут подождать?

– Нет, и ты нужен. Зайдите, – распорядилась Введенская.

С ребятами говорить было куда проще. Не надо было слова подбирать, оправдываться на ровном месте, бояться кого-либо обидеть. Изложив все, что можно было открыть, Катерина рискнула и выложила на стол фото Любы – для наглядности, чтобы не было иллюзий, что кто-то что-то преувеличивает.

Ольга ожидаемо ахнула, закрыв рот ладошкой.

– Хватит на ночь, – неловко пошутила Введенская, потянулась забрать.

Оля Гладкова спросила:

– Екатерина Сергеевна, а это кто?

– Последняя по счету жертва, девочка тринадцати лет, ученица музыкальной школы.

– Музыкальной? – почему-то переспросил Колька.

– Да. По классу скрипки.

– Ах, скрипки. Они хрупкие, в футлярах носят, – почему-то произнесла Оля и вроде бы хотела что-то сказать, но Николай как бы невзначай подморгнул, она и замолчала.

Катерина вздохнула.

– Я это все вам рассказываю не как следователь, а как лицо исключительно неофициальное. Если выяснится, что я подобные разговоры веду с населением, – выйдет скандал.

Ольга почему-то зло пробормотала нечто вроде:

– Тайны, кругом тайны и режим секретности… с ума посходили.

Николай ткнул ее под ребро локтем, осторожно спросил:

– А с Сорокиным вы говорили?

– Разумеется. Но он со своей стороны принимает меры, а я со своей. Хочу, чтобы именно вы знали все.

– Почему? – спросил Колька.

– Потому что под угрозой ваши друзья, подруги. Да и ты, Оля, тоже.

– Я? – удивилась Гладкова. – Почему я?

– Все известные нам жертвы темноволосые, – заметила Введенская, но тотчас поправилась: – И не это главное.