Книга Побег на Памир - Алекс Войтенко

от времени зажигая спички. Собственно, кроме небольшой ровной площадки и двери здесь ничего не имелось, поэтому, в очередной раз, постучавшись, и произнеся просьбу войти, я приоткрыл дверь и вошел в довольно большое помещение, представляющее собой скорее кабинет руководителя, или какую-то контору, нежели жилую комнату. Хотя, кроме нескольких письменных столов, пары кресел, и шкафов с какими-то папками здесь имелся открытый камин, с установленной в очаге треногой с подвешенным котелком, а чуть в стороне, довольно удобная кушетка для отдыха, заваленная каким-то тряпьем. Большего, сквозь достаточно мутное остекление, довольно большого окна, ничего разглядеть не удалось.

Глава 6

6.

Но даже того что я обнаружил оказалось более чем достаточно. Особенно в свете того, что мотаясь по горам, я просто устал. И согласитесь что как такового отдыха не получалось, при ночевке на открытой местности. Возможно в первую ночь, это и было по приколу, а вот в последующие… Что уж говорить о последних, если даже днем, я чувствовал себя как цуцик, а ночью старался устроиться так, чтобы возле меня горел костер. И едва он прогорал, я тут же просыпался и вновь подкидывал в него хворост, пытаясь согреться. И ладно если бы имелись нормальные дрова. Но чаще всего, это был именно хворост, сгорающий за считанные минуты, и практически не дающий тепла. А здесь, я надеялся, хотя бы отогреться и нормально выспаться, прежде, чем продолжить свой поход.

На письменном столе, стоящим неподалеку от камина, я заметил канделябр, со вставленными в него тремя свечами. Подойдя вплотную к столу, запалил очередную спичку и долго пытался зажечь фитиль. Тот плевался мелкими искорками, постреливал капельками воды, изрядно потрескивал и никак не желая загораться. Как минимум три спички ушло только на то, чтобы слегка подсушить его и в итоге зажечь свечу. Наконец у меня это получилось, и хотя бы одна свеча зажглась и даже в какой-то степени осветила помещение. И первое, что мне бросилось в глаза, лист бумаги, запорошенный пылью, который лежал возле самого канделябра, придавленный его основанием. Сквозь покрывавшую его пыль, проглядывали строчки какого-то текста, и мне очень захотелось узнать, о чем же таком там говорится. Вообще, создавалось впечатление, что этот лист специально был оставлен на столе именно для этого. Подняв его со стола, и стряхнув с него пыль, я поднес его ближе к огню свечи и начал читать.

' Здравствуй Незнакомец!

Меня гложут большие сомнения в том, что сюда, когда-нибудь, наконец, доберется Константин Осипов, поэтому я называю тебя именно так. Если же это окажется именно тот человек которого я жду столько времени, остается только возблагодарить Аллаха, то, что тот позволил исполнить возложенные мною на себя обязательства'.

Письмо хоть и было написано на русском языке, но многочисленные яти, еры и твердые знаки встречающиеся после почти каждого слова, плюс к тому, мерцающий свет свечи, сильно затрудняли чтение этого письма, хотя уже с первых строк, стало понятно, что письмо адресовано именно мне, просто потому, что я добрался до этого домика первым.

« Вряд-ли тебе что-то даст мое имя, но все же представлюсь. Зовут меня Курбаши Фардат Зияд-бек Ахмед-оглы, надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю. Мое имя и имя моего брата еще недавно гремело по всему Туркестану, и господа большевики произносили его только шепотом, боясь навлечь на себя мой праведный гнев. Ты наверное слышал о том, что в конце января 1919 года, в Ташкенте, произошел мятеж, в результате которого войска под предводительством Константина Осипова, подняли народ, против так называемой 'народной» власти насаждаемой красными большевиками, прибывшими в Туркестан неизвестно откуда. Вот только власть была совсем не народной. В правительстве, созданном на территории Туркестана, не было ни единого представителя из местных национальностей. А председатель, вновь созданного правительства прямо говорил о том, что «мы должны подчинить туземный народ, чтобы направить его на путь строительства того общества, которое было провозглашено завоеваниями Великого Октября и нашим вождем Владимиром Ильичом Лениным, а не выслушивать бредни всякого безграмотного быдла, почувствовавшего себя великим народом». В чем же тогда заключается власть народа, если народ вынужден подчиняться изгоям, отвергнутым у себя на родине, но пытающимся насадить свои порядки здесь, в Туркестане. Кто такой этот Ленин, и каким таким видится его путь, если он называет мой народ туземцами, безграмотным быдлом и не доверяет ему настолько, что не пускает его представителей к управлению своей же страной?

Я был правой рукой комиссара Осипова, который хоть и пришел к нам из России, как и остальные большевики, но прекрасно осознавал гибельность подобной политики, для Туркестана. Именно поэтому, я и мой народ поддержали его начинания. К сожалению, не все сложилось так, как того желалось, и в итоге, нам пришлось бежать. Присланная в Туркестан армия, под предводительством Фрунзе, имела больший боевой опыт, чем обычные дехкане, порой вооруженные мотыгами взятыми с собственных полей, и потому мы, увы, проиграли эту схватку. Но все же, кое в чем мы победили. Мы лишили иноземных захватчиков, самого важного, что нужно для ведения боевых действий, а именно денег. И надеюсь, что это послужило их поражению. Я не знаю, что произошло дальше, поэтому пишу то, о чем думаю.

Тогда в 1919 году, нам удалось изъять из центрального Туркестанского банка золото, драгоценности и валюту на сумму, превышающую несколько миллионов рублей в денежных единицах Российской Империи. Какая-то часть ценностей была пущена на борьбу с большевиками, другая, гораздо большая, вывезена с территории Туркестана и спрятана здесь, на перевале «Рустэм Мухаммад Шах-заде». После того, как последняя телега с ценностями была доставлена к месту, разгружена, описана и принята на хранение, дорога, ведущая на север, в Туркестанский край, была взорвана, специально заложенным пороховым зарядом. Тропа, что осталась после этого взрыва, проходима в летние месяцы и только в одиночку. Это произошло 15 июля 1922 года, с этого дня нападения с той стороны можно было не опасаться. Но все же на всякий случай там была заложена еще одна мина, которую можно было подорвать отсюда, с перевала. Я не стал этого делать только потому, что опасался обрушения скалы нависшей над площадкой перевала. Впрочем, если наступит такой момент, когда не останется выбора, можно будет и подорвать эту скалу. С южной части дорога разрушена оползнем, произошедшим 17 марта, 1923 года, чуть больше чем через год, после нашего прибытия сюда. При этом погибли двое моих друзей и соратников Турсун Мамед-оглы, и его брат Шадимург.