Книга Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых

Но еще больше это помогло на Лубянке. Евреи чекисты частенько якшались на родном языке, надеясь, что русские их не понимают. А он понимал, и даже больше, чем нужно. На то и сочинили старинную поговорку: «Ойб ди выст лейбм, дарфст кенен лейрнер…» — «Хочешь жить — умей учиться…»

В тот раз Воронов обосновался на Погулянке, точнее в квартале с польским названием Gora Bouffatowa, на улочке с одноименным названием, недалеко от Лютеранского кладбища. В имперский период улица назвалась Кавказской, да и к слову, до революции этот район изобиловал каменистыми именами. Поселился Сергей на втором этаже трехэтажного дома, принадлежавшего прежде путейскому ведомству. Хозяин квартиры, опять же еврей-железнодорожник, выделил квартиранту угловую комнатенку с маленьким балкончиком, смотрящим на ухоженный зеленый спуск. Постояльца устроил и этот балкон, в случае чего с него легко сигануть вниз, да и проходной подъезд с одиночными квартирами на каждом этаже. По утрам, в особенности летом, когда воздух пронизан запахом липового цвета, Сергей любил прогуляться вниз по спуску. Пересечь проспект Мицкевича (при царе — Георгиевский) и мимо Лукишской площади пройти до костела Филиппа и Якоба, а далее к реке. Полюбоваться плавным течение вод Вилии, поразмышлять о том, что готовит день наступивший.

Легенда Воронова сработана на славу. Вечный студент скиталец, из дворян, москвичи-родители покинул Россию в двадцатом году, поначалу бежали на Кавказ, оттуда в Стамбул, потом осели в Кишиневе, где и мирно скончались в один год. Из безденежья юноше пришлось поменять ряд университетов, последним был Карлов в Праге. Теперь вот обучается на факультете германистики виленского Стефана Батория, и подрабатывает клерком на товарной станции, устроили, разумеется, по блату.

Работать против «двуйки» (второй отдел генштаба Пилсудского) и литовских подразделений: разведки-офензивы, и контрразведки-дефензивы, приходилось в сложнейших условиях. Хотя, если честно признаться, межвоенный Вильно кишел агентами всевозможных мастей, но польские власти снисходительно, и даже покровительственно относились к разведчикам стран Антанты, понимая, что те неутомимо работают против Советского Союза, граничащего с Виленским краем. А вот человеку с русским акцентом приходилось нелегко. Из-за смены власти, по природе открытые общению виленцы теперь настороженно относились к каждому чужаку. Уличная торговка, да и всякий праздный дурень немедля сообщит полицейскому, поняв, что незнакомец из Советской России, и на «просвещенный» взгляд профана — ведет себя подозрительно или недружелюбно. Даже прелестные паненки, пахнущие розовой водой, ощутив себя титульной нацией, чрезмерно возгордились и воспринимали даже галантных русских кавалеров за неотесанных мужланов, посягающих на честь истовых полячек. Сергей, по природе, человек непритязательный, но опасаясь болезненной бдительности горожан, вдвойне вынужден вести себя крайне осторожно. Вечный студент являл собой образец благовоспитанности и лояльности. Приходилось просчитывать каждый шаг, избегать маломальского конфликта с местными жителями, а уж и подавно с путейским начальством. Единственное место, где он свободно себя ощущал, так это университет. Многоязыкая свора студентов, непослушных и непоседливых, как и во все мире, служила надежным гарантом от настороженных взоров польской охранки. Как-никак поляков вынудили соблюдать университетскую автономию и потому полиция не посягали на права студентов.

А вот для связи с информаторами, Сергей выходил из дому, как правило, в сумеречное время суток. Благо улицы старого города извилисты и угловаты, не составляло труда укрыться от комендантского патруля в глубине дверного проема или за фигурным выступом каменной стены. В деталях он вспомнил маршрут с Погулянки вниз по Доминиканской и дальше в гущу улочек еврейского квартала. Конечно, прикинуться ортодоксальным евреем, держащим путь в Старую или Новую синагоги, Воронов не мог, так как не носил пейс и широкополых шляп. Но вящая причина на деликатные случаи жизни у него имелась, — университетские корпуса, готические дворики виленской альма-матер построили в центре старого города, а башня костела Иоаннов служила их неизменным ориентиром.

Информация, которой располагали еврейские подпольщики, встречались еще люди бундовской закваски, — дорогого стоила для НКВД. Где за деньги, а где по присущими этому племени любопытству и проницательности, сыны израилевы получали достоверные сведения по всем аспектам польского присутствия в Литве.

Когда пришла пора возвращаться в Москву, пожилой шамес (по-нашему завхоз) из Старой синагоги принес Воронову плотный сверток для Бокия. На вопрошающий взгляд Сергея служитель пояснил, что там запечатлены криптографические изыски Каббалы. Воронов понимал сугубое значение посылки и передал пакет Глебу Ивановичу, как и оговорено: без огласки, при прямом контакте.

Третий раз они встретились за полгода до ареста самого комиссара, Бокий говорил сумбурно, перескакивал с одной темы на другую, такое неуклюжее общение оставило у Сергея неприятный осадок. Воронов внутренним чутьем понимал, что нервный собеседник уже в проскрипционных списках, да и собственных неприятностей Сергею хватало по горло. Как бы там ни было, по делу Бокия, которое вел зам. наркома Вельский с подручным Ахмедом Али, Воронова не вызывали. Суда или трибунала, как таковых не было, комиссия в составе наркома НКВД, прокурора СССР и председателя Военной коллегии Верховного суда СССР приговорила Бокия к расстрелу, и в тот же день пятнадцатого ноября тридцать седьмого года Глеба Ивановича не стало.

«Господи, — подумал Сергей, — и чего только в голову не лезет, когда сижу в засаде. Но главное, не испытываю никаких эмоций к прошлому, смотрю будто на водяную гладь. И еще, как видимо, мозг не тупой инструмент, заточенный на приземленные действия, типа — лежи, молча и посапливай. Чуть тронул память и пошли накладываемые друг на друга ассоциации, поток былых образов, вытекающих друг из друга, как вода из фонтанных каскадов Петергофа или Кисловодска».

* * *

Чу! В терраске домика возникло движение, послышалось недовольные возгласы. Вот заскрипела и рывками подалась наружу ободранная дверь.

Наконец, дождались! Все бойцы во внимании и полном стреме. Да и у самого Сергея, не впервой ловившего отморозков, взыграл адреналин, проняло даже до внутренней дрожи.

На порог избенки вышел кряжистый плешивый мужик, лет сорока не больше, босой, без поясного ремня на расстегнутой гимнастерке. На вид плотный, упитанный, но не жирный, накачанные бицепсы так и играют под тканью солдатской робы, если такой начнет сопротивляться, придется с ним повозиться. Крепыш заспанно огляделся и неспешно направился в сторону уборной, но, не дойдя метров трех, стал мочиться на едва проросшую картофельную ботву.

Тэошник, затаившийся в бурьяне за спиной зассанца, как и учили, ловко дернул бугая за голени, и тот рухнул мордой на грядку. Еще не поняв, что случилось, крепыш получил удар по кумполу рукояткой нагана. Наглухо вырубленного диверсанта по-пластунски оттащили подальше в огород, засунули в рот кляп, крепко связали, загнув ноги к спине, чтобы по дури не взбрыкивал. Расторопный пожилой боец,