Книга Призрачный свет - Уильям Джеймс Уинтл

продолжал вести себя так же, как и раньше, и надеялся, что все будет хорошо.

И все же, почему-то ему казалось, что с ним что-то не так. Бизнес процветал, если можно говорить о бизнесе в связи с приятной работой делить свое состояние с менее удачливыми — всегда на самых разумных условиях. Ефрем сказал бы вам, что он ужасно пострадал из-за нечестности людей, которые умерли или уехали за границу, или чьи ожидания не оправдались, и все же, каким-то таинственным образом, у него имелось больше денег, чтобы дать взаймы, чем когда-либо. Но он волновался.

Однажды вечером, после необычайно удачного дня, он сидел в своем саду и курил сигару, подаренную ему благодарным клиентом, который ошибочно полагал, что пять процентов Ефрема должны начисляться за год, тогда как на самом деле сроком была неделя. Это была хорошая сигара, а куривший ее ценил хороший табак. Он лежал, откинувшись на спинку кресла-качалки, и лениво наблюдал за колечками дыма, поднимавшимися в тихом воздухе и уплывавшими прочь.

Потом он вдруг вздрогнул и уставился на кольца, которые вели себя очень странно. Они, казалось, складывались в шары дыма; и из каждого шара торчали восемь колышущихся нитей, которые поворачивались и изгибались, словно лапы какого-то жуткого существа, причем, казалось, что эти тянущиеся за ними ветви дыма поворачивались и тянулись к нему. Это было любопытно и не совсем приятно. Но это не был оптический обман. Вечерний свет был хорош, и твари были видны достаточно ясно. Должно быть, это было результатом какого-то необычного состояния атмосферы в то время.

Его разбудил разговор по другую сторону стены. Обитатель соседнего дома сидел в своем саду с приятелем, и разговор их шел о садоводстве. Это не интересовало Ефрема, который платил работающему садовнику самую малую сумму, чтобы содержать сад в порядке, и больше не заботился об этом. Он не хотел слышать о достоинствах местных торговцев семенами. Но разговор продолжался, и вскоре он обнаружил, что слушает его против своей воли. Они говорили о пауках; и его сосед утверждал, что никогда не встречал такого их количества и таких крупных особей. И он продолжал говорить, что все они, казалось, перелезли через стену со стороны Ефрема! Слушатель обнаружил, что его сигара погасла, и с отвращением ушел в дом.

Прошло всего несколько дней, когда случилось следующее. Ефрем лег спать раньше обычного, немного устав, но заснуть не мог. Несколько часов он ворочался с боку на бок, устало и сердито, — обычно он спал хорошо, — а потом наступил тревожный и беспокойный сон. Одно сновидение сменяло другое в его голове, и все они, казалось, имели какое-то отношение к паукам. Ему казалось, что он пробивается сквозь густые джунгли паутины; он шел по массам мягких и податливых тел, которые чавкали и хлюпали под его ногами; множество волосатых лап болтались повсюду и цеплялись за него; клыкастые челюсти кусали его, обжигая ядовитой жидкостью; блестящие глаза отовсюду смотрели на него взглядом невыразимой злобы. Он упал, и паутина окутала его смертельными объятиями; огромные мохнатые твари набросились на него и душили своим отвратительным зловонием; невыразимые существа держали его в своих ужасных объятиях; он тонул в океане невообразимого ужаса.

Он с криком проснулся и вскочил с постели. Что-то ударило его в лицо и обвилось вокруг головы. Он нащупал выключатель и включил свет. Затем он сорвал повязку, которая ослепляла его, и обнаружил, что это была масса шелковистых нитей, похожих на паутину, которую мог сплести гигантский паук. И когда он сорвал ее с глаз, то увидел, как по стенам пробежали и исчезли огромные тени. Они выросли с тех пор, как он впервые увидел их на ковре; теперь они были размером с футбольный мяч.

Ефрем был потрясен этим ужасом. Беспокойный сон и постоянные кошмары были достаточно плохи, но здесь было кое-что похуже. Шелковистые пряди, которые все еще цеплялись за его голову, не были тем материалом, из которого сделаны сны. Он подумал, не сходит ли он с ума. Было ли все это галлюцинацией? Сможет ли он взять себя в руки и стряхнуть ее? Он попытался, но клочья паутины, свисавшие с его пальцев и лица, были вполне реальны. Ни один паук из сна не смог бы соткать их; простое воображение не могло бы создать их. Более того, он не был человеком воображения. Совсем наоборот. Он имел дело с реальностью: недвижимость была той ценной бумагой, которую он предпочитал.

Полный стакан бренди с содовой привел его в чувство. Он не был зависим от стимуляторов, — это не приветствовалось в его профессии, — но этот случай требовал особых мер. Он стряхнул с себя наваждение и подумал, что в предложении поиграть в гольф все-таки что-то есть. А когда утром позвонил клиент, чтобы договориться о небольшой ссуде, Ефрем заключил хитроумную сделку, которая удивила даже его самого.

Следующий инцидент, вызвавший немалое беспокойство у джентльмена удачи, произошел, по-видимому, примерно месяц спустя. Он не любил животных, но терпел присутствие шотландского терьера в доме. Иногда случалось, что у него бывали большие суммы денег, — не часто, но иногда, и с этим ничего не поделаешь, — и бдительная маленькая собачка служила хорошей защитой от возможного грабителя. Поэтому он обращался с животным как с доверенным слугой и был, по своему обыкновению, привязан к нему. Если он и не любил ее, то, во всяком случае, ценил. Он даже обращался к ветеринару, когда собачка болела.

По ночам терьер бегал по дому, но обычно спал на циновке перед дверью Ефрема. В этот раз Ефрему приснилось, что он наступил на собаку, и та громко взвизгнула от боли. Впечатление было настолько живым, что он проснулся, и визг животного, казалось, все еще звучал у него в ушах, словно терьер за дверью действительно завизжал. Он прислушался, но все было тихо, за исключением странных щелчков и чмокания, которые он слышал время от времени. Казалось, они доносятся прямо из-за двери; но этого не могло быть, потому что собака была бы разбужена и подняла бы тревогу, если бы что-то случилось.

Вскоре он снова заснул и проснулся только в обычное время. Когда он одевался, ему показалось странным, что он не слышал собаку, которая привыкла встречать первые звуки его движения приветственным лаем. Когда он открыл дверь, терьер лежал мертвый на коврике.

Ефрем сначала был потрясен, потом опечален, а затем встревожен. Он был потрясен, потому что это было естественно в таких обстоятельствах; он был огорчен, потому что только сейчас до него