Книга Психотерапия и экзистенциализм. Избранные работы по логотерапии - Виктор Эмиль Франкл

сдаваться и предпринял последнюю попытку помочь ему, спросив, надеется ли он снова встретиться со своими детьми на небесах. Мой вопрос вызвал у него слезы: так и выяснилась истинная причина его горя. Как он объяснил, его дети – невинные мученики, поэтому им уготовано самое достойное место на небесах. Он же, старый грешный человек, не может рассчитывать, что попадет туда. Но я упорствовал и возразил: «А если допустить мысль, что именно здесь и заключен смысл того, что вы пережили своих детей? Чтобы вы очистились за годы страданий и наконец, не будучи столь невинным, как ваши дети, удостоились возможности присоединиться к ним на небесах? Разве не сказано в Книге псалмов, что Бог собирает все слезы?[130] Поэтому, возможно, ваши душевные муки были не напрасны». Впервые за много лет этот человек почувствовал облегчение. Его страдания предстали перед ним в новом свете, который я на них пролил, и он смог переоценить их в понятных ему словах.

Истинная и адекватная теория человека должна следовать за ним в измерение специфически человеческого феномена, то есть в ноологическое измерение. Но она будет неполной, если не признает сущностную открытость человеческого бытия для более высокого измерения. Человек, безусловно, конечен. Однако в той мере, в какой он осознает свою конечность, он и преодолевает ее.

VII. Логотерапия и вызов страдания

[131]

Ничто в целом мире не лишено смысла, страдание меньше всего.

Оскар Уайльд. De profundis. Тюремная исповедь[132]

Стало модным обвинять экзистенциальную философию в чрезмерном внимании к трагическим аспектам человеческого существования. Мишенью для такого рода упреков была выбрана логотерапия, которая считается одной из школ экзистенциальной психиатрии. Действительно, она сосредоточена на таких аспектах, как смерть и страдание. Однако их не следует воспринимать как свидетельство пессимистических взглядов и предубеждений. Нам скорее приходится иметь дело с оптимистической позицией, а именно убежденностью в том, что даже смерть и страдание потенциально значимы. Поскольку логотерапия, как следует из ее названия, фокусируется на смысле, она не может избежать столкновения пациента с болью, смертью и виной, или, как я это называю, с трагической триадой человеческого существования.

Врач не должен уводить пациента от столкновения с этими тремя экзистенциальными фактами. Перед этим важным вызовом и необходимостью стоит современная психотерапия, так как в настоящее время вытесняются уже не инстинктивные стороны психики, а духовные устремления человека. Невроз больше нельзя считать способом бегства от сексуальности, как в Викторианскую эпоху. Сегодня невроз – это попытка скрыть экзистенциальные факты, и старомодная, односторонняя психодинамическая индоктринация вполне может отвлечь внимание от актуальных проблем, создавая у пациента пандетерминистское представление о себе, не допускающее изменений и роста. Теперь понятно, насколько прав был Артур Бёртон[133]: когда страх смерти без разбора отбрасывается прочь или сводится к страху кастрации, это приводит к отрицанию экзистенциального факта[134].

Смерть и страдание не изобретения логотерапии, они относятся к состоянию человека. Поэтому к ним не следует подходить как к простым случаям невезения или несчастья. Боль, смерть и вина неизбежны. Чем решительнее невротик пытается их отрицать, тем на большие страдания себя обрекает.

Хотя трагическая триада – несомненная часть бытия, ее пытаются рационализировать с позиций технического прогресса и сциентизма[135]. Но даже в Соединенных Штатах, где общество проникнуто верой в то, что рано или поздно наука устранит все трудности и неприятности, понимают, что человек все-таки не вечное, смертное существо, которое неизбежно столкнется со смертью, а еще раньше – со страданием.

Поскольку статья посвящена человеческой смертности и конечности жизни, я начну с этой грани трагической триады. Как учит логотерапия, сущностная бренность человеческого бытия придает жизни смысл. Если бы человек был бессмертен, он имел бы право все откладывать на потом; не нужно было бы ничего делать непосредственно здесь и сейчас. Только под давлением быстротечности жизни имеет смысл использовать уходящее время. На самом деле единственными преходящими аспектами жизни являются потенциальные возможности; как только нам удается актуализировать возможность, мы превращаем ее в реальность и, таким образом, сохраняем ее в прошлом. Однажды реализованная возможность становится вечной. Все, что существовало в прошлом, перестает быть конечным. В прошлом все скорее безвозвратно сохраняется, чем безвозвратно теряется.

Это утверждение справедливо независимо от того, есть ли вокруг еще кто-нибудь, кто может помнить или забыл то, что было. Я считаю совершенно субъективистской точку зрения, утверждающую, что все зависит от наличия индивидуальной памяти, только в которой все и может продолжаться. Естественно, Клеменс Бенда не избежал такой субъективистской интерпретации истинного онтологического положения дел, когда писал: «Очевидно, что прошлое существует только через свое воздействие на образы, которые имеют срок действия»[136].

Бесспорно, человек замечает только колючую стерню бренности и упускает из виду полные житницы прошлого, в которых раз и навсегда остаются его дела, радости и страдания. Ничто нельзя отменить и ни от чего нельзя избавиться; когда-то свершившееся – это все еще форма бытия, и более того – самая надежная его форма.

Я считаю, что логотерапевтическое отношение к прошлому подразумевает и активность, и оптимизм. Человек призван наилучшим образом использовать каждый миг своей жизни и делать правильный выбор в любой момент времени: предполагается, что он знает, как поступить, кого любить или как страдать.

Примерно две тысячи лет назад еврейский мудрец Гилель сказал: «Если я не займусь этой работой, то кто? И если я не приступлю к ней прямо сейчас, то когда? Но если я выполню ее только для себя, кем я тогда буду?» Первые две части этого высказывания предполагают, что каждый человек и его жизнь уникальны; каждый человек незаменим, и каждая человеческая жизнь неповторима. И сама эта уникальность каждого человеческого существа, как и его бытия, а также неповторимость каждого момента, наполненного особым и конкретным смыслом, взывающим к реализации, требуют от человека ответственности, в которой логотерапия видит сущность его бытия. Третья часть изречения Гилеля связана с тем фактом, что самотрансценденция есть главная, первостепенная особенность бытия, поскольку жизнь человека всегда указывает на нечто существующее за его пределами. Самотрансценденция всегда направлена на реализацию смысла, а не на самореализацию или на развитие потенциала человека.

Это означает активность. Что же касается оптимизма, то напомню вам слова Лао-цзы: «Исполнить свою судьбу – значит познать извечное». Я бы сказал, что это относится не только к выполнению задач, но и к нашим переживаниям и, что не менее важно, к страданиям, требующим мужества.

Сделанное невозможно отменить. Поскольку человек отвечает за свои действия, он не волен аннулировать совершённое им. Как правило, быть человеком означает быть свободным и ответственным. Исключение составляет переживание вины, когда человек продолжает нести ответственность, но он уже более не свободен. Если произвол есть свобода без ответственности, то вина есть ответственность без свободы, за исключением свободы выбора правильного отношения к вине. Благодаря правильному отношению неотвратимое страдание превращается в героическое и победоносное достижение. Точно так же и человек, потерпевший неудачу, не может изменить того, что было сделано, но раскаянием и покаянием может изменить себя. Все зависит от правильного отношения точно так же, как и в случае страданий. Разница в том, что правильное отношение – это правильная установка по отношению к самому себе. Профессор Фарнсворт из Гарвардского университета сказал в обращении к Американской медицинской ассоциации, что «перед современной медициной стоит задача расширения своей функции… По необходимости врачи должны обращаться к философии». Действительно, сегодня к врачам приходят те, кто в прежние времена направился бы к пастору, священнику или раввину. Люди сталкиваются скорее с философскими проблемами, чем с эмоциональными конфликтами. Более того, пациенты часто отказываются от общения со священниками.

Я бы сказал, что в тех случаях, когда врач имеет дело с неизлечимым заболеванием, он должен помочь пациенту выбрать правильное отношение к ситуации. Вполне может быть, что таким образом больной получит утешение. Логотерапевт с радостью и готовностью пойдет на этот риск. Я понимаю, что твердолобые психоаналитики протестуют против того, чтоб считать свою работу чем-то приносящим утешение. В то же самое время логотерапевт понимает свою задачу иначе. При необходимости, когда пациент беспомощен и находится в безвыходном положении, он не откажет больному в праве на утешение. Однако при этом логотерапевт не станет подменять свою медицинскую ответственность пасторскими функциями. Запрос на утешение превышает сугубо пасторскую заботу. «Проповедники уже не пастыри душ, скорее, таковыми стали врачи», – говорил Кьеркегор[137]. Более того, преодоление