Книга Соперницы - Шарлотта Бронте

лице проступила глубокая скорбь.

– В чем дело? – в величайшем изумлении произнес герцог. – Тебя что, околдовали? Почему ты не летишь молнией исполнять мою команду?

Несколько мгновений Ординарец не мог ответить. Наконец горе нашло выход в слезах, а затем и в словах, прерываемых рыданиями и стонами.

– Милорд, сегодня пекарский день, и я как раз принялся готовить отличный смородинный пирог, когда лорд Хилл, скотина, потребовал провести экзекуцию, и вот, покончив с одним наказанным, я должен приниматься за самого лорда, так что теперь Серингапатам или другой несносный обжора съест мой пирог, а мне ничего не останется, хотя и муку, и масло, и ягоды я купил на свои деньги…

И, растроганный перечислением своих несчастий, Ординарец зарыдал с новой силой. Герцог Веллингтон со смехом положил руку на плечо старого солдата и велел ему не убиваться, пообещав в награду за службу кое-что лучше пирога. Ординарец, утешенный этими заверениями, поспешил исполнить, что велено, и вскоре лорд Хилл уже получал возмездие за свое преступление.

Маленькие король и королева, понявшие из разговора, что сегодня в конногвардейских казармах пекарский день, выразили желание осмотреть помещение, где пекут хлеб.

– Ваши величества безусловно вольны его посетить, коли желают, – сказал герцог, – при условии, что моего сопровождения не потребуется, поскольку я никогда не хожу туда, где мои солдаты заняты стряпней.

– Отлично, герцог Веллингтон, мы без вас обойдемся, – сердито отвечали феи и тут же, резко повернувшись, вошли в здание конногвардейских казарм. Там они отыскали пекарню: большое кирпичное помещение с полом, замощенным, как на улице, и без потолка, так что все стропила, образующие крышу, были на виду. Огонь в очаге пылал такой, словно на нем собираются зажарить целого быка. Посередине стоял длинный стол, за которым две или три сотни солдат деловито лепили грубые буханки и пироги; во главе его на высоком трехногом табурете восседал очень старый человек явно выше шести футов ростом, с костями мамонта и мышцами Геркулеса. Его седые волосы были собраны сзади и заплетены в длинную косицу, нос походил на орлиный клюв, когда от старости верхняя половина проткнет нижнюю, и царь птиц, не способный ни есть, ни пить, возлежит в своем высокогорном гнезде, усеянном, словно погост, выбеленными костями тех, кого он истребил в расцвете молодых сил… – Я собиралась продолжать, но метафора и без того получилась слишком растянутой. Нос Серингапатама (ибо это был именно он) мог бы поспорить с орлиным, а рот алой лентой тянулся от уха до уха, что вместе с большими и выразительными черными глазами выдавало в нем истинного уроженца Гибернии[14]. Он с чрезвычайным достоинством и царским величием восседал на своем высоком троне, опершись головой на руку, цвету которой мог бы позавидовать снег – она была кирпично-бурая. Одну ногу ветеран поставил на край стола, другую – на голову молодого ослушника: сей несчастный посмел взбунтоваться против его власти, но был усмирен обещанием во время завтрашней муштры задать ему перцу, так что теперь нес кару за свое гнусное преступление. Говоря, Серингапатам всякий раз простирал руку вперед, повторяя изящный жест всех великих ораторов Греции, Рима, Британии и Гибернии.

Полюбовавшись на эту сцену в течение некоторого времени, маленькие король и королева отправились на поиски герцога Веллингтона. Он обнаружился в общем помещении для офицеров – круглой ротонде, задрапированной зеленой тканью. С потолка свешивалась бронзовая люстра, покрытая слоем многолетней пыли. Посередине располагался бильярдный стол, за которым несколько офицеров играли и разговаривали. Герцог стоял в одном из концов комнаты. Его окружали лорды Рослин, Бересфорд, Соммерсет и Артур Хилл, а также генералы Мюррей, Гардиндж, Лондондерри, Фицрой и прочие. Рослин как раз произносил его светлости следующий панегирик:

– Милорд, когда вы появляетесь, с моих очей словно спадает пелена. Вы – сияние ясного солнца после дождя. Темные тучи при вашем появлении спешат укрыться в глубокой пучине, откуда вышли и куда должны возвратиться. Сотни цветов, поникшие прелестными головками под яростью бури и поблекшие от ее неистовства, поднимают тонкие стебли, расправляют изумрудные листики и вскидывают златые короны к первым лучам, возвещающим ваш приход, ликуя всем существом, ибо последние капли дождя, озаренные вашим блеском, вспыхнули слабой радугой, и она с каждым мигом все ярче. Глядя на эту величественную дугу, раскинувшуюся в небесах над землей, знамение того, что воды потопа никогда больше не сомкнутся, бурля, над высочайшими горами, венчающими облаками свою главу, не прокатятся с грозным торжеством по долинам, исполненным красы и покоя, я размышляю о таинственной связи между смиренной дождевой каплей, с одной стороны, радугой в небе и первыми весенними ростками – с другой, ведь они сходны в своем происхождении; хотя одна – дитя небес, а другие – земли, всех их «шторм в колыбели качал и баюкала буря». Ну как, милорд? Разве не прелестно? – проговорил он, больше напоминая в этот миг мартышку, нежели человека.

– Рослин, – отвечал герцог, саркастически улыбаясь, – сегодня вы превзошли себя, хотя, боюсь, убеди мы выступить шакала или шимпанзе, воришку или пигмея – им бы удалось нагородить еще больше бессмыслицы и несуразностей. Однако, сэр, и теперь я совершенно серьезен: если вы еще раз обеспокоите меня подобными тирадами, более напоминающими убогие словоизлияния жалкого стихоплета, чем речь разумного и смелого офицера или даже штатского, наделенного хотя бы посредственными способностями, я непременно предоставлю вам случай явить изящные французские манеры – шарканье ножкой и поклоны, – каковые, произведенные под плетьми на виду у всего гвардейского полка, едва ли вызовут общее восхищение. Кроме того, сэр, вы отныне должны ежедневно присутствовать на муштре и оглашать список личного состава, собственноручно драить свое оружие и амуницию без помощи денщика, в обществе чистильщиков армейских сапог, дабы обучить их благородному ораторскому искусству и своим примером улучшить их обхождение, после чего отсидите несколько месяцев на гауптвахте: надеюсь, там в тишине и одиночестве вам удастся сочинить более достойные образцы изящного слога, нежели те, что нам до сих пор доводилось от вас слышать.

На этом его светлость умолк. Все генералы презрительно смотрели на Рослина и, когда тот пытался к кому-нибудь подойти, шарахались от него, как от прокаженного. Видя такое их пренебрежение, несчастный залился слезами и с громкими рыданиями бросился прочь из комнаты. Через несколько минут все услышали, как он распевает следующие куплеты:

Бежать, бежать в леса скорей

И там от горя выть!

Увы, суровых звук речей

Нигде мне не забыть!

Куда как жалок жребий мой,

Я больше не в