Книга Долгое отступление - Борис Юльевич Кагарлицкий

Гражданской войны меньше всего можно вывести из теоретических тезисов даже такой работы как «Государство и революция» (хотя текст этот и был написан уже в 1917 году, когда автор серьезно готовил свою партию к захвату власти). Скорее наоборот, видно, насколько практика разошлась с теорией, а произошедшее в реальности противоречило первоначальным планам Ленина и большевиков.

Крайне авторитарные формы, которые приняла большевистская власть в годы Гражданской войны, объясняются, конечно, не только условиями военного времени и культурной отсталостью масс (на что неоднократно ссылался сам Ленин), но и трагедией переходного периода, которую мы наблюдаем во всех великих революциях. «Красный террор» и последующая диктатура советской бюрократии не были исторической случайностью точно так же, как не были случайностью репрессии против инакомыслящих, организованные пуританами в Англии XVII века, или диктатура якобинцев во время Великой французской революции. Как известно, ни то ни другое не только не помешало установлению буржуазной демократии впоследствии, но и подготовило для нее необходимые условия.

То, что в России все сложилось иначе, чем во Франции, объясняется не только разными условиями социального развития, но и эволюцией самой большевистской партии в годы Гражданской войны. Троцкий отмечает, что, хотя большевики в годы революции старательно оберегали классовый характер своей партии, они первоначально допускали острые дискуссии в собственных рядах. «На самом деле история большевизма есть история борьбы фракций. Да и как могла бы подлинно революционная организация, ставящая себе целью перевернуть мир и собирающая под свои знамена отважных отрицателей, мятежников и борцов, жить и развиваться без идейных столкновений, без группировок и временных фракционных образований? Дальнозоркости большевистского руководства удавалось нередко смягчать столкновения и сокращать сроки фракционной борьбы, но не более того. На эту кипучую демократическую основу опирался Центральный комитет, из нее он почерпал смелость решать и приказывать. Явная правота руководства на всех критических этапах создала ему высокий авторитет, этот драгоценный моральный капитал централизма»[107]. Конечно, по мере того как партия сосредотачивала в своих руках все больше власти, происходило «чрезвычайное сближение, отчасти прямое слияние партийного аппарата с государственным»[108]. На первый план вышли уже не политические дискуссии, а вопросы управления. «Но и в первые годы после завоевания власти, когда партию уже прохватило административной ржавчиной, каждый большевик, не исключая и Сталина, назвал бы злостным клеветником того, кто показал бы ему на экране образ партии через 10–15 лет!»[109]

Так или иначе, централизация власти и управления в руках партии меняли ее структуру и ее природу. Логичным следующим шагом на том же пути было решение X съезда о запрете фракций уже внутри самой большевистской партии. Но, настаивает Троцкий, это тоже не было временным решением. «Запрещение фракций мыслилось опять-таки как исключительная мера, которая должна отпасть при первом серьезном улучшении обстановки. В то же время Центральный комитет с чрезвычайной осторожностью применял новый закон, больше всего заботясь о том, чтоб он не привел к удушению внутренней жизни партии»[110].

К сожалению, Троцкий здесь немного лукавит. В годы Гражданской войны оппозиционные левые партии хоть и подвергались периодическим гонениям со стороны большевиков, но все же имели возможность действовать открыто в рамках советов и в профсоюзах. Более того, когда в ноябре 1918 года после очередного периода запретов большевистское руководство приняло решение о легализации меньшевистской партии, Ленин высказался по этому поводу со свойственной ему прямотой, заявив, что от мелкобуржуазных партий (к числу которых относили и социалистов) он ждет как минимум нейтралитета: «нам теперь этот нейтрализм, эти добрососедские отношения со стороны мелкобуржуазной демократии не только не страшны, а желательны. Вот почему, если мы смотрим на дело с точки зрения представителей класса, осуществляющего диктатуру, мы говорим: мы на большее никогда не рассчитывали со стороны мелкобуржуазной демократии. С нас этого достаточно. Вы будете с нами в добрососедских отношениях, а у нас будет государственная власть»[111].

На самом деле меньшевики не были нейтральными. Несмотря на серьезные политические и идеологические разногласия с большевиками, партия дала своим членам указание сражаться в рядах Красной армии против контрреволюционных белых генералов. «Мы безоговорочно поддерживали большевиков в борьбе против Колчака и Деникина, — писал лидер социал-демократов Юлий Мартов. — Мы выбрали меньшее из зол»[112]. Так что у Ленина были все основания заявить 27 ноября 1918 года на собрании партийных активистов Москвы, что меньшевиков «охотно легализуем»[113].

В 1919 году, несмотря на продолжающуюся войну, меньшевики получили возможность выставлять кандидатов в Советы и добились впечатляющего успеха. «Большевики, — вспоминал позднее Юлий Мартов, — разрешили нам участвовать в выборах 1919 года, но развернули против нас мощную кампанию. И все же мы провели 45 депутатов в Москве, 225 — в Харькове, 120 — в Екатеринославе, 78 — в Кременчуге, 45 — в Туле, более 30 в Киеве, Самаре, Брянске, 20 — в Ташкенте. Мы не сомневаемся, что в условиях демократии мы смогли бы собрать под свои знамена большую часть рабочего класса»[114].

Легко догадаться, что такие перспективы отнюдь не радовали большевистское руководство, особенно в условиях, когда власть удалось удержать лишь дорогой ценой в ходе вооруженной борьбы. Систематическая кампания по ликвидации оппозиционных советских партий началась в конце 1921 — начале 1922 годов, и не в связи с гражданской войной, а в связи с переходом к новой экономической политике. Часть социал-демократических лидеров была арестована или выслана, многие вынужденно вступили в Коммунистическую партию. В 1922–1923 годах меньшевики, социалисты-народники и анархисты были изгнаны из профсоюзов.

Ленин обосновывал эту политику ссылками на то, что в условиях новой экономической политики у буржуазии появляются значительные ресурсы, которые могут быть использованы для приобретения политического влияния. И оппозиционные партии в Советах, пусть и придерживающиеся социалистических идей, неминуемо станут проводниками такого влияния: «Они являются авангардом всей реакции»[115]. По мнению Ленина, экономическая либерализация, на которую пошла советская власть, должна была компенсироваться ужесточением политического контроля. И решение запретить фракции внутри компартии было закономерным следствием такого подхода.

Возвращаясь к взглядам и построениям Ленина, мы обнаруживаем, что ни в одной из его теоретических работ нет самого главного элемента, определившего характер политической системы в Советском Союзе, — обоснования однопартийной системы. Показательно, что такого теоретического обоснования нет не только в работах дореволюционного периода, нет в «Государстве и революции», нет его и в текстах, написанных после прихода большевиков к власти, когда по факту они уже были единственной партией в стране. Ленин совершенно четко воспринимал такое положение дел как результат конкретных политических событий Гражданской войны, но отнюдь не как норму