Книга Долгое отступление - Борис Юльевич Кагарлицкий

Борис Кагарлицкий

Долгое отступление

© Кагарлицкий Б., текст, 2023

© Издательство «Директедиа Паблишинг», оформление, 2023

ПРЕДИСЛОВИЕ

В классической книге прусского генерала Карла Клаузевица «О войне» есть целая глава, посвященная отступлению. Анализируя опыт многочисленных кампаний XVIII и XIX веков, он доказывает, что организация отступления является столь же важной частью стратегии, как и наступательные действия. «Строго размеренное ежедневное сопротивление должно всякий раз длиться лишь до тех пор, пока равновесие в борьбе еще может поддерживаться в состоянии колебания, при этом методе действий мы страхуем себя от поражения, вовремя уступая то пространство, за которое шел бой»[1]. Самое главное, чтобы отступление не превратилось в паническое бегство, войско не пришло бы в расстройство, а мужество обороняющихся не было бы подорвано. Борьба может затянуться. «Но благодаря изменению в соотношении сил растут не только шансы на победу; одновременно с изменившимся положением сторон увеличивается и значение победы»[2].

Давно известно, что законы политической стратегии во многом похожи на законы стратегии военной. Об этом писал еще Николо Макиавелли, про то же напоминал в своих «Тюремных тетрадях» и Антонио Грамши. Борьба может быть, в зависимости от обстоятельств, затяжной или маневренной, историческая ситуация может открывать возможности для революционного переворота или блокировать их. Но главное — «нельзя по собственному желанию выбрать ту или иную форму ведения войны и еще в меньшей степени — добиться немедленного превосходства над противником»[3]. Над всем этим приходится работать — систематически, спокойно, не впадая в панику и не давая захватить себя сиюминутному преходящему энтузиазму.

К сожалению, подобные уроки редко оказываются выученными.

В конце 1980-х годов в Британии была опубликована моя книга «Диалектика перемен» (так и не вышедшая на русском языке)[4]. Оценивая мою работу, известный левый публицист Алекс Калинникос зацепился на рассуждение о том, что в изменившейся обстановке левые должны научиться отступать, не впадая в панику, не теряя самообладания, перегруппировывая свои силы, чтобы подготовиться к новым битвам. Калинникосу сама идея о возможности отступать показалась возмутительной и недопустимой. Но увы, события последующих лет убедительно показали, что левые силы по всему миру не только отступали, сдавая позицию за позицией, но и оказались патологически не готовы к борьбе в условиях отступления: паника, деморализация и предательство (пусть и под лозунгом «модернизации» движения) стали фактически нормой. Нежелание отдавать себе отчет в том, насколько происходящие общественные изменения требуют перемен в практике политической борьбы, в организации и даже в лексике социалистических сил, вело эти движения не просто от неудачи к неудаче, а именно к последовательности катастрофических провалов, выбираться из которых становится все труднее. Пользуясь выражением Грамши, левые «позволили действительности поглотить себя, а не подчинили ее себе»[5].

Несомненно, проблемы левых носили в первую очередь объективный характер. Однако нетрудно догадаться, что, даже сталкиваясь с обстоятельствами, которые очевидно сильнее нас, мы можем достигать разных результатов и приходить к разным итогам. И даже если эти итоги в любом случае оказываются для нас неблагоприятными, масштаб поражения и его последствия могут быть совершенно разными.

Три десятилетия выработали среди левых специфическую культуру и психологию, когда, с одной стороны, почти отсутствует вера в возможность масштабных политических успехов (а когда такие успехи вдруг случаются, левые оказываются совершенно не готовы их использовать), а с другой стороны, место реалистических программ изменения общества и экономики занимают красивые утопии. Сочетание высокоморального утопизма с абсолютно приземленным прагматизмом даже не «малых дел», а мелких сиюминутных выигрышей предопределило фатальную невозможность какой-либо стратегии. Ведь стратегия — это представление о том, как увязать тактические текущие дела со среднесрочными и долгосрочными задачами, как прийти к определенному и вполне реальному, но значимому и масштабному результату. Вера в утопию может поддерживать энтузиазм, но не может дать стратегических ориентиров. Более того, она помогает эмоционально справиться с ситуацией, когда невозможно объяснить политический и конкретно-социальный смысл своих собственных действий — ибо такого смысла, скорее всего, нет вообще.

Левые политики, публицисты и активисты все больше разделялись на несколько групп, в равной степени бесполезных с точки зрения перспектив реальных общественных преобразований. Одна группа заменила классовую политику политкорректными заклинаниями о правах всевозможных меньшинств, что вполне соответствовало логике и требованиям неолиберального капитализма, фрагментирующего общество. Другая, продолжая клясться в верности рабочему классу, заменила политику ролевыми играми, пытаясь убедить себя, будто с 1917 года в мире ничего не изменилось. А поскольку их воображаемый рабочий класс уже не имел ничего общего с реальными трудящимися, живущими в новых (не всегда лучших, но иных) условиях, то каждый очередной раунд этой игры все больше отдалял их от реальности. Наконец, третья группа перестала даже претендовать на участие в политике, замкнувшись в сфере культуры. Она построила себе такую же «башню из слоновой кости», как и эстеты начала XX века, не желавшие иметь ничего общего ни с буржуазной пошлостью, ни с пролетарской грубостью, только на сей раз башня оказалась украшена радикальными лозунгами и даже иногда декорирована красными флагами.

Парадокс состоит в том, что упадок и дезорганизация левого движения во всех его разновидностях (от умеренной социал-демократии до твердокаменного коммунизма) ничуть не помог капитализму, а в некотором смысле даже способствовал углублению кризиса в буржуазном обществе. Справившись с внешними вызовами, избавившись от угрозы социалистической революции, предоставленный самому себе капитал в поразительно короткие сроки довел до предела все свойственные ему противоречия, создав условия для множества накладывающихся друг на друга кризисов: социального, экологического, экономического и т. д.

После Великой рецессии 2008–2010 годов система так и не смогла восстановить «нормальный» процесс воспроизводства, а нестабильность сделалась ее естественным спутником. Причем эта нестабильность не только нарастает, но все более осознается массами. Увы, в тот самый момент, когда общественное недовольство капитализмом по всей планете достигло беспрецедентных масштабов, левое движение оказалось на самой низкой точке, пожалуй, за всю свою историю. Если не в плане организационном, то уж точно в плане идеологическом и моральном.

На протяжении своего долгого отступления левые искали спасения от неприятной реальности либо в попытках адаптации к торжествующему неолиберализму через идеологию политкорректности (принимая логику социально-культурной фрагментации, но стараясь каждый раз занять нишу ее наиболее радикальных сторонников), либо в сектантско-догматическом повторении старых лозунгов, никак не привязанных к реальности. Механизм формирования сектантского сознания отлично описал Зденек Млынарж в автобиографии. Прочитав несколько простеньких брошюр о марксизме, он и его товарищи