Книга История Испании - Артуро Перес-Реверте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, мы с вами – скок-поскок – едем верхом из века XVI в век XVII, скачем от Филиппа II к его сыну Филиппу III, от Испании, все еще могущественной и внушающей страх, когда-то ставшей владычицей всего мира ценой собственных усилий, свершений, ранее небывалых и неслыханных, к той Испании, что, не успев еще достичь политического сплочения как нация или сообщество наций (фуэрос и всяческая разномастность вели к нестыковкам и осечкам, уладить которые монархии Габсбургов так и не удалось), была уже трупом, обескровленным внешними войнами. Парадокс заключается в том, что золото и серебро Америки, не влив новой крови в промышленность и не позволив скопить богатств, превратили нас – интересно, напомнят ли вам о чем-нибудь эти слова? – в фанфаронов, лентяев и лежебок. Другими словами, мы стали солдатами, монахами и плутами, а не работягами, не создав в Новом Свете того, что удалось англосаксам на севере, – устойчивой социально-экономической системы, современной и нацеленной в будущее. Водопад денег мы спустили, по привычке, на кокс и девочек. Или на их эквиваленты. Молодые люди записывались в терции – как-никак гарантированное пропитание и возможность посмотреть мир – или же отправлялись в Америку; а те, кто оставался дома, крутились как могли. Уснувших разумом со времени злосчастного Тридентского собора, законопативших все окна, тонущих в святой воде, с университетами, вместо дебатов о науке и прогрессе погрязшими в дебатах по поводу непорочности Девы Марии или по вопросу о жидкости или твердости ада, нас, испанцев, по обе стороны океана душила бюрократия и гнусная фискальная система. Эту ненасытную прорву требовалось кормить, однако налогами не облагались ни дворянин, ни священник, зато все соки выжимались из бедного крестьянина, неграмотного индейца, скромного труженика, ремесленника, торговца; пилась кровушка тех, кто обеспечивал процветание и богатство, в то время как остальные, прохлаждаясь, расхаживали павлинами со шпагой на поясе под предлогом того, что их прапрадедушка бился при Ковадонге, Лас-Навас-де-ла-Толосе или Отумбе. Вот отчего честность и труд начисто потеряли привлекательность. Всякий бездельник, сказавшись идальго, стремился жить в долг, а для репутации или добычи теплого местечка требовалось доказать, что нет в тебе ни капли мавританской или еврейской крови и ты никогда в жизни не работал. Вся Испания сдавалась и продавалась, словно уличная девка, без всякого иного правосудия – не напоминает ли вам о чем-то и это тоже? – кроме того, что продается и покупается за подачки или деньги. И вот так и получилось – внутри системы коррупции, растущей от самого трона, – что хулиганство в национальных масштабах, приспособленчество и бесстыдство сделались нашими фирменными чертами. Вплоть до того, что именно плут, а вовсе не исполненный достоинства и чести храбрец стал в ту пору литературным героем, тем образцом, о котором читали и которому подражали. И чьим именем был назван самый блистательный жанр испанской литературы – плутовской роман. Ласаро из Тормеса, Селестина, пройдоха Паблос, Гусман де Альфараче, Маркос де Обрегон – вот те, кто стал главным литературным воплощением эпохи. И весьма показательно, что единственным героем, чье благородное сердце воспарило над всей этой публикой, оказался идальго – не единожды битый и полностью слетевший с катушек. Но верно и то, что как раз в области литературы мы, испанцы, дали тогда миру свои лучшие плоды. Нет в истории другой такой нации, за исключением Франции XVIII века, века Просвещения, которая могла бы похвастаться подобной концентрацией великих писателей на единицу площади – и прозаиков, и поэтов. Талантливых и славных. Сотканная из противоречий Испания по обе стороны Атлантики производила на свет великие произведения – романы, драмы и поэзию: Гонгора, сестра Хуана, Аларкон, Тирсо де Молина, Кальдерон, Лопе де Вега, Кеведо, Сервантес и иже с ними. И все они – современники, более или менее. Живя порой в одном квартале, они встречались в парадных, лавках и тавернах. «Привет, Лопе»; «бывай, Сервантес»; «как делишки, Кеведо». Только представьте себе. Просто поражает количество звезд первой величины, которые в то время жили, писали, а также – что неизбежно для испанцев – завидовали и ненавидели друг друга с неслыханной дотоле страстью, посвящая один другому ядовитые сатиры или строча друг на друга доносы в инквизицию. А между тем, каждый на свой лад, возводили необъятный монумент языка, на котором говорят сегодня пятьсот миллионов человек. Только вообразите, что могло бы получиться, если б эти гениальные сукины дети писали по-английски или по-французски: они почитались бы сегодня классиками всемирной литературы, а следы их жизни и творчества сохранялись бы как национальное достояние. Но вы уже, наверное, понимаете, в чем суть: какие мы есть, какими нас сделали и какими нам хочется быть. Чтобы убедиться, достаточно пройтись по «литературному кварталу» в Мадриде, где в нескольких метрах друг от друга жили, например, Лопе, Кальдерон, Кеведо, Гонгора и Сервантес. Поищите-ка там памятники, мемориальные таблички, музеи, книжные магазины, библиотеки… А ведь самое прискорбное – что нам даже и не совестно.
При Филиппе III, то есть в годы его правления, Испания со своей огромной военной и дипломатической машиной все еще держала за яйца весь мир. Войн было не много – с мятежными провинциями Голландии мы подписали перемирие, – а легкие деньги, плывущие из Америки, поступали к нам исправно, обеспечивая маслице на хлеб. Но проблема заключалась в самом золоте: оно приходило и уходило с одинаковой скоростью, совсем по-испански, не задерживаясь, не превращаясь в богатство – ни в сиюминутное, ни в капитал на будущее. Что-то придумывать, создавать новые, продвинутые производства, изобретать модерновые штуки – это все было чревато проблемами с инквизицией (как писал Сервантес: «Мужчин на костер приводят, / а женщин – в терпимости дом»). Так что, поскольку денежек по-прежнему хватало, все покупалось за границей. Монархия, полагаясь на поступления из Америки, залезала в долги, занимая у генуэзских банкиров, которые обгладывали нас до самых косточек, да и из тех мозги высасывали. А англичане, французы и голландцы – другими словами, враги – продавали нам те продукты, которых мы сами у себя производить не умели, забирая в качестве оплаты то, что порабощенные индейцы в Америке добывали из недр земных, а наши галеоны привозили сюда, лавируя между штормами и засранцами-пиратами. Но даже это не могло облагодетельствовать всех и каждого, поскольку американская торговля, монополизированная Кастилией, осуществлялась исключительно через Севилью, а всей остальной Испании и гнилого персика с этого банкета не перепадало. С другой стороны, Филипп III знал толк в светской жизни и трате денег: он обожал праздники, балы и умопомрачительные подарки. К тому же испанская дипломатия могла работать, только подмазывая всех и каждого, начиная с иностранных министров и кончая папой римским. И все это, как лопасти, перемешивало содержимое огромного котла черной кассы, безбрежного болота с земноводными, самые шустрые из которых – ничего нового под луной – без колебаний запускали туда руки. Одним из таких был герцог Лерма – королевский фаворит, такой бестолочь и пьянчуга, что, выйдя в отставку, стал священником – кардиналом, конечно, не полковым же, – имея в виду избежать суда и казни через повешение за мошенничество. Этот индюк с одобрения монарха создал систему всеобщей коррупции, которая задала стандарты на несколько столетий вперед. Приведу хотя бы один пример: двор Филиппа III переезжал два раза – из Мадрида в Вальядолид и обратно в Мадрид, в полном соответствии с графиком подношений, которые Лерма получил от местных торговцев, желающих придать своим городам лоск столичности. А чтобы создать себе некое представление о ситуации, вам хватит и одной-единственной детали из области экономики: в стране, изобилующей ничего не производящей аристократией, всякими там идальго, монашками и монахами, в стране, где тех, кто действительно работал – это вам тоже должно быть знакомо, – душили налогами, государственная казна собирала смешную сумму в десять миллионов дукатов в год. И ровно половина этой суммы уходила на содержание армии во Фландрии, а государственный долг иностранным банкирам и поставщикам достигал уровня семидесяти миллионов. В общем, то, что вскоре случится, было неотвратимо. Но так как при стрельбе себе в ногу испанцам всегда кажется, что маловато будет, вишенки на торте явно не хватало, и вишенкой стало изгнание морисков. После падения Гранады проигравшие мавры ушли в Альпухарру, где, как им было обещано, они могли бы сохранить свою религию и обычаи. Но вы, конечно же, все прекрасно понимаете: дело кончилось тем, что под бдительным оком приходских священников крещение вместе с салом предлагалось чрезвычайно настойчиво. Мало-помалу гайки закручивались, и, поскольку многие новообращенные (мориски) продолжали втайне практиковать мусульманство, за дело взялась инквизиция. Придя в отчаяние, мориски в 1568 году восстали, и началась новая, очень жестокая испанская гражданская война с реками крови, в которой (несмотря на поддержку турок и даже Франции) восставшие, а также все, кто случайно проходил мимо, получили, как это обычно и бывает, по полной. Следствием было рассеяние сообщества морисков; и им, неизменно оплевываемым с церковных кафедр, никогда больше не удастся собраться вместе – в стране с преобладающим христианским населением. Тем не менее, поскольку это были непревзойденные земледельцы, умелые ремесленники и вообще народ трудолюбивый, креативный и неприхотливый, они создавали богатства, где бы ни находились. И это, понятное дело, возбуждало в простонародье зависть и ненависть. «Чего это они высовываются, эти мусульманские трудяги-говноеды?» – говорили они. И наконец, под предлогом – небезосновательным в прибрежных зонах – сообщничества морисков с берберскими пиратами, Филипп III выпустил указ об их изгнании. В 1609 году в соответствии с указом, по достоинствам своим навсегда вписанным в распухшие анналы нашего бесчестия, он посадил на корабли и отправил в Африку морисков, оплевываемых и разграбляемых по дороге. С потерей этой важной производительной силы экономическая катастрофа стала сокрушительной, особенно в Арагоне и Леванте. Ущерб длился веками, а в некоторых смыслах его так никогда и не удалось возместить. Но внимание! Благодаря этому в моем школьном учебнике по истории Испании (nihil obstat проставлено Висенте Теной, каноником) я имел возможность в 1961 году прочесть чудные успокоительные слова: «Несравненно большим было благо, оказанное вследствие этого решения миру и религии».
