Книга Клуб - Такис Вюргер

Моя кухня была оборудована газовой плитой и рабочей поверхностью, сделанной из мрамора. Это была лучшая кухня, которую я нашел в Кембридже. Стена была выкрашена в крутой серый цвет. Это был цвет Bone от фирмы Farrow&Ball.

Я отщипнул маш-салат, помыл его и встряхнул, нарезал лук-шалот и грибы. Поджарил грибы на масле. Это было сложно, потому что необходимо было поддерживать температуру ниже точки дымообразования.

Говяжье филе готовилось в форме в духовке при температуре 140 градусов Цельсия. Мне показалось, что мясо без поджарки больше будет походить по вкусу на мясо. Такой способ приготовления минимизировал количество жира. Я достал мясо из духовки, когда температура внутри достигла 58 градусов.

– Ты хорошо готовишь, – сказал Ханс.

Как часто я уже слышал эти слова? В Кембридже едва ли кто-то умел готовить. Студенты были избалованы, потому что выросли в свое время в интернатах. У меня однажды была няня из Франции. Она меня этому и научила, но это уже другая история.

Я смешал ингредиенты для соуса, осторожно добавил грибы и лук-шалот, намазал маслом мясо, посыпал сверху крупную морскую соль и измельченный перец, нарезал филе толстыми пластинами и накрыл все на стол. À la minute, мать вашу.

И только потом я сказал:

– Я был вчера в клубе Питта, бро. Твое имя стояло в книге.

Как же круто было произнести это и наблюдать за тем, как изменилось его лицо. У Ханса были классические черты лица и волосы, до которых хотелось дотронуться.

Он уставился на меня и ничего не сказал в ответ. Поэтому я просто продолжил:

– Ангус Фарвэлл предложил твою кандидатуру. Я тоже поставил свою подпись.

Мясо получилось нежным и пряным, салат тоже был очень вкусным.

Этот Ханс Штихлер нравился мне все больше. На вид тихий малый, но на ринге он боксировал, как зверь. Иногда мы делили с ним одну боксерскую грушу. Мы немного разговаривали друг с другом, но я чувствовал, что между нами налаживается связь. Точнее, я надеялся, что это так. Молчание – это чрезвычайно стильно. Я всегда так думал.

– Еще мяса, Ханс?

– О, оно такое вкусное.

– Спасибо.

– А у тебя есть немного хлеба? – спросил он.

– Ты ешь хлеб?

Ханс посмотрел на меня большими глазами.

– А ты нет? – спросил он.

– А ты не задумывался, насколько глютен опасен для твоей пищеварительной системы? Одно только брюшко, которое у тебя появится, чего стоит. Полба еще ничего, но с тех пор, как все стали выпекать хлеб из генетически измененной пшеницы, я бы к нему даже не прикоснулся.

Боже, как он посмотрел на меня! Больше Ханс ничего не говорил, но мы понимали друг друга и без слов.

Поздно вечером, когда он ушел, я вылил остатки дешевого белого вина в раковину, выбросил шелуху от лука в мусорное ведро, убрал посуду в посудомоечную машину и вытер мраморную поверхность стола. Для полноты картины я выпил еще полбутылки шампанского. В коричневом бумажном пакете с рынка я нашел кервель. Совсем забыл его достать. Заглянув в пакет, я почувствовал сильный прилив энергии. Нужно было как-то от нее избавляться. Вечер получился замечательным, но вот кервель мне придется выбросить, потому что завтра он просто завянет. Я ненавидел выбрасывать вещи.

Мрамор – достаточно крепкий материал, это знает каждый ребенок.

Я взял за ножки табуретку, на которой сидел Ханс, и начал бить ей по мраморной поверхности. Снова и снова. Пока дерево не раскололось.

Ханс

Пока шел вниз по Касл-стрит, я чувствовал прикосновение хлопка к своей коже и смотрел на то место на левой манжете, откуда портной вырезал инициалы.

Я прошел мимо колледжа и свернул на улицу Иисуса. В ночи клуб Питта светился белым светом. Перед входом в клубный дом стояли четыре ионические колонны, поддерживающие крышу. Я положил руку на одну из холодных колонн. Дом был похож на храм, и я, как никогда, почувствовал острое желание принадлежать к этому миру. На какое-то мгновение я попытался убедить себя, что это желание было вызвано поручением Алекс. Но, собственно, я знал, что оно возникло во мне гораздо раньше.

Мне нужно было спешить домой. До утра я еще должен был написать эссе о Карле Марксе. Мне понравилась сама постановка вопроса: По сравнению с немецкой философией, которая спускается с неба на землю, здесь все идет наоборот – от земли к небу. Дискутируйте, господа студенты!

Ангус

Челси – это окна, залитые светом, высокие изгороди, подъезды к домам по дорожкам с белым гравием. Я почти не ощущал Лондона. Думаю, что именно поэтому мне всегда здесь нравилось.

Пока я не попал в интернат, я жил на вилле в Сомерсете. Ночная тишина, аромат цветов по утрам, ожидание того дня, когда будут отжимать первый виноградный сок. Таким было мое детство.

Было время, когда бетон и мерцающие огни Лондона вводили меня в депрессию. Метро – это грехи цивилизации. Ты стоишь там как свинья, перед тем как ее отправят на скотобойню, вдыхаешь запахи чужих людей. Там всегда слишком жарко, всегда кто-то чихает. Это самый вульгарный из всех видов транспорта, которые я знаю. Когда я думаю о лицах людей, выходящих из вагонов метро, меня накрывает плохое настроение.

Говорят, что лондонцы недружелюбны по отношению к незнакомцам. Я же, напротив, полагаю, что жители Лондона испокон веков самые дружелюбные люди на Земле. Но до тех пор, пока они утром не спустятся в метро и их не прокрутит эта мясорубка.

Я могу торжественно поклясться, что если бы мне пришлось стать бедным человеком и у меня было бы в кармане всего пять фунтов, то я потратил бы их на такси, только чтобы избежать этого метро.

Дом инвестиционного банкира, который пригласил меня, располагался в конце длинной подъездной дороги. Из белого гравия, конечно. По краям дороги, ведущей к дому, стояли каменные скульптуры огромных бабочек. О, боже… Двое дворецких ожидали меня на пороге дома. На них были цилиндры и кремового цвета перчатки. Как можно в XXI веке заставлять своих дворецких носить цилиндры? Из дома раздался смех.

В доме было около сорока мужчин. Я был знаком с каждым из них. Гладко выбритые щеки, седеющие головы, аромат сорока лосьонов после бритья, каждый из которых немного отдавал кедром.

Двое мужчин, по возрасту моложе остальных, играли в бильярд в подвале. В саду пара мужчин качались на голливудских качелях, попивая коктейль Негрони, который им на серебряном подносе, балансируя при этом через весь дом, принес портье. Хозяин дома был финансовым директором частного банка. На протяжении двух лет один день в неделю он работал в качестве внештатного советника в правлении Amnesty International в Лондоне. Я уверен, что на работу он добирался на метро. Он предпочитал носить широкие галстуки, курил тонкие белые сигареты, пил разбавленное содовой белое вино и слишком громко смеялся. Нувориш с головы до ног. Мне стало жаль, что я никогда не встречался с ним на боксерском ринге.