Книга Целитель. Союз нерушимый? - Валерий Большаков

– Передавайте большой привет Петру Семены-чу, – сказал он с оттенком напыщенности, – и держите меня в курсе ваших достижений!

– Обязательно! – заверил я обоих.

Глава 3

Суббота, 11 января 1975 года, раннее утро Первомайск, улица Дзержинского

День начался с призывной выпевки горна – радиоточка разнесла по комнате воинский сигнал «зари». Семь сорок.

– Здравствуйте, ребята! – жизнерадостно сказало радио звонким девчоночьим голосом и сразу – высоким мальчишечьим: – Слушайте «Пионерскую зорьку»!

– Не буду! – буркнул я капризно и убавил звук. Спать хотелось ужасно. «А вот не надо было до ночи засиживаться!» – выговорил себе в назидание, отворяя форточку.

На свежем воздухе испуганно заколыхалась штора, позвякивая кольцами с «крокодильчиками», а с улицы долетело занудное ширканье лопаты – дворник дядя Федя вышел на расчистку.

От вчерашней хмурости в небесах и следа не осталось. Просыпав свежий, пушистый снег, природа словно исчерпала лимиты на осадки и сразу подобрела, являя милость человекам – над миром засияла густая, роскошная лазурь, без единой помарки в виде белесого облачка.

Алое, словно умытое солнце светило, но не грело, вот только малышне все нипочем – дошколята вопили на все голоса, кувыркаясь в сугробах, катая заготовки-шары для снеговиков, а от легкого морозца лишь ярче разгорался румянец на их пухлых щеках, кое-как стянутых «ушами» шапок.

Вздохнув, я наскоро поотжимался, помахал руками, изображая зарядку, и стал собираться в школу.

Вытащив из-под клавиатуры дневник, посмотрел, какие сегодня уроки, погладил полированный бочок микроЭВМ.

Спасибо Данилину – помог дотащить до дому самоделку мою продвинутую, а я еще и сумку с гостинцами волок. Полдня бегал по Москве в поисках дефицита! Ресторан на проспекте Калинина торговал на вынос чужеземным спиртным – я разжился «Чинзано» и «Мартелем». Повезло, даже канючить не пришлось, чтобы кто постарше затарился за меня – усатенький официант молча принял три десятки и отсчитал сдачу. Правда, жирные фиолетовые печати марали яркие этикетки, но это пустяки, дело житейское. Зато будет, чем чокаться на 23 Февраля и 8 Марта!

Маме я купил тушь для век «Луи Филипп» и баночку растворимого кофе «Бон», папе достал блок финских «Мальборо», сестренке привез целый набор модных заколок и цветных резинок для волос, а то бедной Насте приходилось нарезать на узенькие кружочки старую велосипедную камеру.

Приятно, что моих восхитили не подарки, а новые регалии их «Мишечки». Папа гордился, мама умилялась, а сестренка просто радовалась, незатейливо, но искренне.

Сложив в сумку тетради с учебниками, я сморщил нос – теперь, когда у меня что-то, наконец, стало получаться, когда я свел знакомство с членом Политбюро, идти в школу не хотелось совершенно. Пустая трата времени.

Вопрос: а куда его еще девать, это время? Или, может, меня возьмут научным сотрудником в папин институт – без аттестата о среднем, без диплома о высшем?

Ответ отрицательный…

Похмыкав, повздыхав над своею горькой судьбиной, я подцепил пальцами ног разношенные тапки и пошлепал на кухню. Отец уже ушел, он специально выходил пораньше, чтобы перед работой пробежаться на стадионе – «выдохнуть накуренное», по его выражению.

Мама, как всегда поутру, ничего толком не успевала, пытаясь одновременно жарить яичницу, прихлебывать кофе, одеваться и краситься. Торопливо семеня мимо санузла в зал, она мимоходом чмокнула меня, уже из спальни оповещая о завтраке на плите.

– Ага! – ответил я с энтузиазмом. Ну разумеется…

Мама забыла выключить конфорку, и яйца пережарились, а я люблю, чтобы желток жидким был. «Ничего, потерпишь, – сурово прижучил я голодный организм. – Не нравится, жарь сам! Понял?»

Желудочно-кишечный тракт присмирел, утробно урча.

Расслышав шаркающие звуки шлепанцев, я понял, что Настя встала, и юркнул в ванную, пока она там не засела «отмокать». Быстро сполоснувшись, натянул треники, влез в футболку и вернулся за завтраком.

– Опять я опаздываю! – простонала мама из прихожки. – Пока! Чао-какао!

– Мам! Ты кофе не допила! – Выскочив, я протянул чашку – мама опорожнила посуду в два торопливых глотка.

– Все, я побежала!

Дверь захлопнулась, а с лестницы донеслось торопливое стаккато каблучков. «Первый пошел… – мелькнуло у меня. – Второй пошел…»

Помыв мамину любимую чашку, красную в белый горошек, я поделил яичницу на две половинки. А вот и сестричка явилась – в безразмерной ночнушке, заспанная и растрепанная, она выглядела недовольной. Усевшись, по привычке подворачивая под себя ногу, Настя облокотилась на стол и подперла голову кулачками, из-за чего ее симпатичное личико смешно искривилось.

– Чего дуешься? – бодро спросил я. – Каникулы кончились? Ничего, весенние скоро!

– Ага, скоро… – пробурчала сестричка. – Два месяца еще! С половиной.

– Лопай, – сказал я, накладывая Насте ее долю.

– Спасибо, – вздохнула девочка, ковыряя вилкой желток. – А можно, я у мамы кофе возьму? Ма-аленькую ложечку?

– Ложечку? – Я сделал вид, что глубоко задумался. – Ну, разве что со сгущенкой…

– А что, – воспряла Настя, – еще осталась?

То ли кофе так подействовал, то ли сгущенное молоко, но сестренка явно взбодрилась. Вскоре в ванной зашипел душ и донесся девичий голосок, напевавший что-то a la «тра-ля-ля!».

А вот мне поплохело. Я почти постоянно ощущал, что веду двойную, если не тройную жизнь. Ни родные, ни друзья даже не подозревали, с кем имеют дело. Я бегал от Моссада и КГБ, спасал людей, убивал врагов, но все эти деяния оставались невидимы, как шевеление рыб под черною холодною водой. Родителям и одноклассникам открывалась лишь та часть моего существования, которая находилась на поверхности, в зоне доступа.

Иногда, вот как сейчас, становилось паршиво. Хотелось побыстрее «рассекретиться», стать как все и просто жить. Тогда я пробовал встряхнуться, уверял себя, что это минутная слабость и она пройдет, а мой долг и священная обязанность – останутся.

Ведь никому больше не ведомы опасные ямы и колдобины, испохабившие «светлый путь»! Никто, кроме тебя, Мишечка, не знает, каким дерьмом мы измараемся в будущем, если не возьмемся за ум в настоящем. Трудно тебе, Мишечка? А ты терпи! Тяжко? Зато тебе возвращена давно забытая юность, а впереди – молодость и зрелость! Шахтерам за вредность молоко дают, а ты юзаешь юное тело, до отказа набитое здоровьем. Разве бывает большая плата, чем жизнь? Вот, и пользуйся…

– Настя, ты скоро?

– Щас я! – донеслось из спальни.

– Шнелле, шнелле! – скомандовал я в папиной манере.

– Яволь… – откликнулась сестра.

Шлеп-шлеп-шлеп! Прискакала за утюгом. Шлеп-шлеп-шлеп! Ускакала. Я не спеша оделся, обулся, дождался, пока Настя перед зеркалом доведет до совершенства свою челку, и скомандовал: