Книга Рим. Книга 1. Последний легат - Шимун Врочек

— Я бы не хотел потерять любого брата, легат.

…Пламя вгрызается в доски. Ладонь, на которой сидит пойманный кузнечик. «Гай, смотри».

Луций Деметрий Целест. Мой умный старший брат. Мой мертвый старший брат.

— Я тоже, Тит. Я тоже… Кстати, — говорю я самым обычным тоном, словно никакого разговора между нами не было, — не пора ли нам догнать повозку, старший центурион?

Тит Волтумий кивает. Я впервые вижу его улыбку.

— Да, легат. Думаю, ребята уже соскучились.

Глава 3Первое испытание

Стук колес — повозка качается и скрипит порой так, словно вот-вот развалится. Дороги в Германии все-таки гораздо хуже италийских. Видимо, из-за климата. Погода меняется мгновенно. Только пару мгновений назад было солнце, сейчас — уже небо закрыли тучи, собирается дождь. Издалека доносятся глухие раскаты грома. Я выглядываю из окна повозки: на горизонте, за рядами деревьев, проколовших его серую линию, — чернота, низкие тучи нависли и надвинулись. Дорога здесь делает крутой поворот, обходя озеро, заросшее камышом и кувшинками. Лягушки молчат, чуя надвигающуюся грозу.

В мою щеку что-то впивается. Я хлопаю по щеке — комары здесь дикие. На ладони раздавленный черный комочек и след крови — успел, сукин сын. Смазанная красная полоса пересекает линию жизни и заходит на холм Марса. Ничего себе. Был бы я авгуром или фламином, я бы решил, что это предзнаменование.

Вместо этого я зеваю. Широко, с рычанием. До города осталось всего ничего, мили три, но я уже вымотался. Надо бы выйти, размяться, разогнать кровь. Возможно, прав Волтумий — мне стоит взять пример с брата, который шагал в походах вместе с «мулами». Правда, в отличие от брата, я не собираюсь делать военную карьеру. Нет, спасибо. Я здесь за другим.

Снова вдалеке звучат раскаты грома. Поднимается ветер, шорох листьев нарастает, как волна. По деревьям проходит волнение, они начинают гнуться, плавно поводят ветвями, словно в воде. Затем все стихает. Легионеры шагают молча, они устали.

Слыша раскаты, мулы начинают нервничать, замедляют ход. Возница — пожилой некрасивый раб — взмахивает бичом, щелкает над ушами мулов, еще раз. Те снова начинают идти быстрее.

Рядом с городом появляются воробьи. Я поднимаю голову — и вижу, как целая стая воробьев, полсотни, если не больше, взлетает и оккупирует огромный ясень. Чириканье. Чвирк, чвирк, чвирк. В перекличке воробьев мне чудится непонятная угроза. Смешно.

У эллинов воробьи — птицы-психопомпы, переносчики душ умерших. У нас, римлян, этим обычно занимаются голуби. То ли души у нас тяжелее, то ли нам нужна птица поглупее и потолще… не знаю. Но, похоже, до нашего римского подземного мира лететь гораздо дальше, чем до греческого.

— Господин, — говорит Тарквиний неожиданно. Я даже вздрагиваю.

— Чего тебе?

— Вам нужно поесть, господин Гай. Послушайте старика…

Я снова раздражаюсь. Забота Тарквиния настойчива и неловка, как старая родственница…

— Я не хочу пить, и я не хочу есть. Все?! — говорю я.

От собственной резкости мне становится чуть-чуть неловко. Но я устал от общества Тарквиния за время поездки так, словно мы с ним — муж и жена, надоевшие друг другу много лет назад, еще во время свадебного обряда.

Тарквиний обиженно молчит. Вот ведь упрямый старый пень…

— Знаешь что, — говорю. Хорошо, что я об этом вспомнил. — Дай-ка мне шкатулку с той вещью… с вещами Луция.

Их немного. Железное кольцо — знак сенатора, почерневшее, с точками ржавчины. Золотое кольцо с зеленым гладким камнем — семейное, досталось от отца. И десяток амулетов для хорошего здоровья — даже настоящий амулет Асклепия, видимо, из храма в Греции. Все, что осталось мне от брата.

И еще одна вещь. Не то чтобы странная, но загадочная. Какой-то германский амулет, видимо. Впрочем, брат мог привезти его и из Паннонии, где долгое время воевал с мятежниками. Говорят, эта вещь была зажата у Луция в пальцах — с такой силой, что их не сразу удалось разжать.

Я беру ее и кладу на ладонь. Маленькая птица, сделанная из… нет, это не серебро. Ощутимо тяжелый, очень холодный металл с серебристым оттенком. Скорее ртуть, из которой делают киноварь — фиолетовую краску. Но ртуть никогда не застывает, а здесь — словно застыла.

Фигурка изображает маленькую птицу, почти круглую, нахохлившуюся. Какой-то местный, северный воробей — в Риме они поджарые, вытянутые, словно бы беговые. Им в Италии жарко.

Значит, северный воробей. Когда фигурка лежит на моей ладони, я вдруг чувствую неприятное, пугающее чувство — словно все это уже со мной было. Эта фигурка Воробья, сделанная из неизвестного металла, эта дорога в раскачивающейся и скрипящей на ходу повозке, этот топот солдатских калиг.

Вещь мертвеца. Словно я осквернен и мне нужно очиститься — хотя я и не понтифик.

…что-то важное. Мерзкое чувство. Что было Луцию в этой фигурке? В этом воробье — что брат схватился за него в последние мгновения своей жизни? Надеюсь, я это узнаю.

Протягиваю фигурку Тарквинию. Старик смотрит на меня водянистыми, по-старчески светлыми глазами, моргает.

— Спрячь, — говорю я.

— Да, господин. Как прикажете, господин, — тон нарочито подхалимский.

Фигурка исчезает в шкатулке — у Тарквиния их много. На этой нарисованы бегущие лошади. Они бегут по желтой африканской равнине. Шкатулка, видимо, один из сувениров времен моей службы в Мавритании.

Повозка катится, колеса скрипят. Солдатские калиги все так же выбивают мерный ритм из военной дороги. Где-то недалеко слышится мычание коров. Все так же, как и предыдущие несколько часов поездки…

За исключением одного. Мимо проплывают столбы. Я вижу грубо стесанное дерево, обрубленные, иногда не до конца, сучья — столб возвышается над дорогой, он вкопан в землю у обочины. Дальше вижу горизонтальную планку, на ней — ободранные, в синяках ноги, прибитые гвоздями.

Запах разложения и смерти становится сильнее, обступает меня. Мухи вьются облаком, жужжание…

Я поднимаю взгляд. Распятый обвис на перекладине, ребра выступили так, что проткнули кожу. Это мертвый германец. Остатки светлых волос, тело покрыто слоем грязи — от пыли и дождей. На табличке над его головой надпись… я не успеваю прочитать, мы проезжаем мимо. Следующий крест. Этот германец еще жив, он вяло шевелится, когда слышит стук колес.

Лицо распухшее и синее. Правосудие по-римски. Надпись на табличке гласит: «УБИЙЦА» — и еще цифры и буквы.

Теперь я понимаю, что мы пришли в Германию навсегда. Потому что цифры означают дату казни, а буквы — это «ВАР». Публий Квинтилий Вар, наместник, — по его приказу казнен этот человек. Возрадуемся, квириты! Римское право пришло в Германию.

Ряды крестов все тянутся и тянутся. Их десятки. Сколько приговоров уже вынес Вар?