Книга Гобелен с пастушкой Катей - Наталия Новохатская

В сумерки того дня, когда погиб Леха, Виктория видела компанию впервые, и замужем за Муратовым еще не была. Прием гостей происходил на даче Льва, мужчины пили и беседовали, дамы знакомились. Леху Виктория помнила смутно, очень неприятный тип, похабно-вульгарного плана, совершенно чуждый. Он моментально упился и приветствовал появление женщин на веранде в неприличных выражениях. Марика закричала в гневе: «Заткни гнусную пасть, грязный пес!», и вернула Вику с полдороги. Рассказала, что паскудного урода прогнали после ее ультиматума: или он, или мы. Потом узнали, что на него, пьяного, в темноте наехала электричка. Это картина номер один. Картина номер два. Место действия то же, дача Льва. Действующих лиц на одно меньше в начале и на одно в финале. Машину пьяные клиенты разбили не свою, экипаж принадлежал Марике. Она привезла гостей на дачу, опять состоялась пьянка, мужикам показалось мало, они вознамерились сгонять за дозаправкой на станцию. Супруга и экс-супруга пытались их отговорить, но не преуспели. Лева ухитрился забыть, что машина уже не его, рассмеялся, когда Марика забрала ключи, вставил в зажигание проволоку и укатил на свидание с грузовиком. Марика проводила их пророческим замечанием: «Ну и пускай расшибутся, придурки, если охота пришла. «Лада» застрахована, а они — как знают».

Понятное дело, для подозреваемой такая фраза — явный перебор, двадцать два очка. Соответственно тому, Марику никто не подозревает. У нее отсутствует мотив, это прежде всего. Нельзя же ее вообразить родственницей погибшей школьницы. Я даже спросил у эскулапа, та была под простой русской фамилией, без этнических отклонений, насколько доктору известно. За двоюродных и троюродных он ответственности не несет. Во-вторых, последние полгода Марики в Москве не было, недавно она вышла замуж за башкирского деятеля и уехала с ним в Уфу. Так что Муратов погиб в ее отсутствие. Ее новый супруг, бывший ученый-фольклорист, ныне восходящая звезда национальной политики, сочетает преданность знамени пророка с западной ученостью и прогрессизмом, пойдет далеко, судя по всему. О нем леденящая кровь деталь: они встретились с Муратовым однажды, и башкирец сказал, что ангел смерти Азраил стоит за плечами Муратова, посоветовал Вике поберечься.

Вот такой урожай я пособирал на твоей кладбищенской ниве, выявил восточную красотку, но пристегнуть ее к жатве смерти не сумел, Марику вовремя увезли в Уфу. Анвар Закиров, может статься, имел мотив убрать Льва, но возник после его смерти — полный тупик, и ангел Азраил отнюдь не улика. ОК, Азраил и Марика себя исчерпали, Муратовское дело мы с тобой прикрыли, смею полагать. Если обнаружишь другие мертвые тела, то неси к Шапошникову, я больше не принимаю. Однако Вику не запамятуй приветить, авось, между делом издашь нечто путное хоть раз в жизни.

Так мы закрыли конечный пункт в программе, отдали последние почести подружке и поехали отвозить меня домой. Валентин высадил меня из «Волги» у подъезда и заходить не стал, заявил, что предчувствует ужасную сцену, которую я устрою бедняге Гарику, и не желает попадать под тяжелую руку.

— Азраил, ангел смерти, да минует тебя! — вычурно простилась я с Отче. — По крайней мере от моей руки. Уговор дороже денег, ни одного покойника более, обещаю и клянусь!

— Хотелось бы надеяться, — скептически проговорил Отче и как в воду смотрел.

Наше объяснение с Гариком состоялось в тот же вечер, как предчувствовал Отче, но исключительно по моей небрежности. Уезжая разоблачать Отче Валю, я оставила открытую шкатулку с документами на журнальном столике. Бизнесвуман, одним словом, определил бы Отче.

Я не собиралась обсуждать с Гариком проблему вынужденного брака, но рассеянность разрушила заговор взаимного умолчания. Моя позиция в последующем обсуждении была проста, какие, право, пустяки, спасибо вам, друзья мои, что хорошо придумали, комедия получилась в духе семнадцатого века, с переодеваниями и мнимыми браками, как театральная критикесса — одобряю.

Отношение Гарика к комедии браков и ошибок получилось более сложным. С одной стороны он видел, что получен оптимальный вариант, но вот с другой… Ему казалось, что было бы честнее и достойнее схватить меня в охапку и скрыться куда-нибудь под руководством Сурена, а не прятаться под чужим именем. Тем не менее, Гарик знал, что романтический увоз в чужие края без гарантий жилья и работы вряд ли мне проимпонирует и возможен как крайнее средство для спасения жизни, а вовсе не его мужского самолюбия.

Лично для себя Гарик нашел выход из тупиковой ситуации. Он декларировал, что с момента заключения фиктивного брака сам принимает брачные обязательства по отношению ко мне, не требуя взаимности. То есть — я, как знаю, а он — на мне, выходит, женился. Так он моим предкам, помнится, обещал!

Истинное удовольствие в сложившейся ситуации получила лишь подруга Верочка. В ближайшее воскресенье, когда я примчалась к ней на свидание на скамейку у Крымского моста, Веруня смеялась до слез и плакала от восторга.

— Малышева, знаешь, кто ты теперь? — всхлипывала она. — Ты, радость моя — двоемужница! Господи, слово-то какое, но ты как хочешь, никуда не денешься.

Помнишь, мне рэкетиры заливали, что Витька — двоеженец, когда мы с тобой в подвале сидели. Ты не верила и правильно делала, я бы не пережила. А теперь придется мириться с мыслью, что моя лучшая подруга — это самое и есть!

После чего Вера смеялась и плакала заново, не ведая, что супруг Виктор у неё реальный двоеженец, а брак их юридической силы не имеет. Чужие тайны я хранила гораздо лучше, чем собственные.

Глава 22

Еще две недели тянулись долго, но пролетели в мгновенье ока. Где-то посередине я проводила Ирочку с племянником к Борису в Штаты, с ней послала письма к Жанин и Октавии. В письмо для Октавии я вложила записку от Юрия Всеволодовича Скоробогатова. Художник отыскал меня сложными путями и спросил, будет ли удобно, если он поблагодарит заокеанскую девушку за запоздалые сведения и соболезнования, ее вина минимальна, а раскаяние искренне. Соответственно и самой пришлось черкнуть Октавии благовоспитанное письмецо, не мытьем, так катаньем послание в Штаты на имя Октавии Грэм состоялось, меня не минуло. Жанин я слала миллион приветов от друга Поля, сообщала о скромном увенчании наших трудов и просила передать Ребекке Уайтстоун, что я провела в жизнь наши идеи и неизменно тепло о старушке вспоминаю.

В ответ на эпистолярные труды почта принесла в издательство «Факел» (к концу второй недели) объемный пакет без обратного адреса. Младший редактор Ванда положила бандероль мне на стол и заявила:

— Малышева, я хочу тебя серьезно предупредить. Ты своих авторов избаловала вконец, кто же дошел до того, что шлет рукопись по почте? Назови имя наглого графомана, хотя нет, позволь, графоманы не пишут редакторам лично, а тут пожалуйста, «Екатерине Малышевой», даже без Дмитриевны обошлись. Это кто-то из твоих подопечных накропал первый постсоветский шедевр и поленился зайти, пускай Екатерина Малышева печется о судьбе подкинутого детища. Или это развернутое любовное признание, тогда открой от кого. Я в твоей личной жизни запуталась, извини. С того момента, как ты уволила знакомого Сережу, все пошло кувырком, никто не знает, о ком с тобой можно говорить, а о ком нельзя. Бедный Миша Фридман сомневается, стоит ли ему показываться тебе на глаза. Ты нас замучила, девушка.