Книга Я исповедуюсь - Жауме Кабре

По прошествии нескольких лет улица Солнца была полна мужчин в дишдашах[379], которые выходили в этот час из величественной мечети Омейядов[380]и делились мыслями о толковании пятничной суры, а может быть, возмущенно обсуждали растущие цены на обувь, чай и зелень. Но было там и много людей, которые, судя по их виду, никогда не переступали порога мечети. Они курили кальян, сидя на узких террасах кафе «Конкордия» или кафе «Ножницы», стараясь не размышлять о том, произойдет ли очередной государственный переворот прямо в этом году.

В двух минутах ходьбы от мечети двое мужчин сидели на камне у Оленьего фонтана, затерянного в лабиринте узких улочек, и молча смотрели в землю, не замечая ничего вокруг, словно карауля закат над Средиземным морем со стороны Баб-эль‑Джабиа[381]. Кроме того, досужему наблюдателю могло показаться, что эти двое – ревностные мусульмане – дожидаются, чтобы солнце ушло спать и сумерки начали постепенно овладевать миром до тех пор, пока не наступит волшебное мгновение, когда невозможно будет отличить белую нить от черной, и начнется Маулид ан-Наби[382], и имя Пророка будет вечно вспоминаться и почитаться. И наступил наконец тот волшебный миг, когда глаз человека не отличал больше белой нити от черной, и, хотя военные не придавали этому никакого значения, весь Дамаск стал праздновать Маулид ан-Наби.

Двое мужчин сидели неподвижно на камне, пока не услышали шаги, которые казались неуверенными. Какой-то европеец, судя по слишком торопливой походке и учащенному дыханию. Они, все так же молча, переглянулись и встали. Из-за угла Мушиного переулка показался толстый человек с мясистым носом, вытиравший платком лоб, как будто Маулид ан-Наби приходился на жаркую летнюю ночь. Человек направился прямо к двум мужчинам.

– Я – доктор Циммерманн, – сказал он.

Эти двое, не говоря ни слова, пустились быстрым шагом по улочкам в районе базара, и толстяку стоило большого труда не потерять их из виду где-нибудь на перекрестке или во все более и более густой толпе, кружащей по переулкам. Наконец они шагнули в полуоткрытую дверь какой-то лавки, набитой медной посудой, а он – вслед за ними. Они пробрались мимо гор кухонной утвари, по узкой тропке, ведшей в глубину помещения. Там, за занавеской, был выход во двор, освещенный дюжиной свечей. По двору в явном нетерпении прохаживался низкорослый лысый мужчина, облаченный в дишдаш. Увидев пришедших, он, не обращая внимания на проводников, пожал руку европейцу со словами: вы заставили меня поволноваться. Проводники исчезли так же беззвучно, как появились.

– У меня возникли проблемы на таможне в аэропорту.

– Все уладилось?

Европеец снял шляпу, будто бы желая сверкнуть лысиной, стал обмахиваться ею. И кивнул: да, уладилось.

– Отец Морлен… – обратился он.

– Здесь я исключительно Давид Дюамель. Исключительно.

– Месье Дюамель, что вам удалось разузнать?

– Многое. Но сначала я хочу расставить все точки над «и́».

И отец Феликс Морлен при свете дюжины свечей расставил все точки над «и́». Он шепотом, а его слушатель ловил каждое слово с таким вниманием, словно это была исповедь, только без исповедальни. Он сказал, что Феликс Ардевол не оправдал его доверия, злоупотребив ситуацией, в которой находился герр Циммерманн, и практически украв у него ценнейшую скрипку. Кроме того, нарушив священные правила гостеприимства, он донес на господина Циммерманна и выдал его местонахождение союзникам.

– Из-за этого наговора я получил пять лет каторжных работ за то, что служил своей родине во время войны.

– Войны против экспансии коммунизма.

– Войны против экспансии коммунизма, вот-вот!

– И что вы собираетесь делать теперь?

– Разыскать его.

– Хватит крови! – с пафосом произнес отец Морлен. – Имейте в виду, что хотя Ардевол – человек ненадежный и причинил вам ущерб, он остается моим другом.

– Я лишь хочу получить назад свою скрипку.

– Я сказал, хватит крови. Или вам объяснить по-другому?

– С его головы волоска не упадет. Клянусь вам в этом.

Как будто эти слова были полной гарантией его хорошего поведения, отец Морлен кивнул в знак согласия, достал из кармана брюк сложенный пополам листок и протянул его герру Циммерманну. Тот развернул его, поднес поближе к свече, быстро проглядел, свернул и убрал себе в карман.

– Ну хоть не зря приехал. – Он достал платок и промокнул лицо, говоря: ссучья жара, не понимаю, как можно жить в этой стране.

– Чем вы зарабатывали на жизнь, после того как вышли из тюрьмы?

– Психиатрией, разумеется.

– А…

– А вы что делаете в Дамаске?

– Я тут по делам ордена. В конце месяца возвращаюсь в монастырь Святой Сабины.

Отец Морлен, разумеется, не сказал, что пытается воскресить благородный институт шпионажа, который монсеньор Бениньи основал много лет назад и вынужден был упразднить из-за недальновидности ватиканских властей: те не замечали, что единственной реальной опасностью был коммунизм, ныне способный уничтожить всю Европу. Не сказал он и о том, что завтра исполняется сорок семь лет с тех пор, как он вступил в орден доминиканцев со священным и несокрушимым намерением служить Церкви и, если нужно, отдать ей свою жизнь. Вот уже сорок семь лет, как он попросил дозволения вступить в доминиканский монастырь в Льеже. Феликс Морлен родился зимой 1320 года в городе Жироне, где он и вырос в атмосфере ревностной набожности в семье, которая ежедневно, закончив труды праведные, собиралась на молитву. А потому никого не удивило, что юноша решил вступить в только набиравший силу орден доминиканцев. Он учился на медицинском факультете в Вене и в двадцать один год вступил в Национал-социалистическую партию Австрии под именем Али Бахра. Он готов был пройти школу, которая сделала бы из него хорошего кади или муфтия, и следовал образчикам мудрости, здравомыслия и справедливости, преподносимым его учителями. Вскоре он вступил в войска СС, личный номер 367.744, некоторое время сражался с врагом в Бухенвальде под началом доктора Эйзеле, а затем 8 октября 1941 года был назначен главным врачом опасного фронта борьбы в Аушвице-Биркенау, где самоотверженно работал на благо человечества. Непонятый, доктор Фойгт вынужден был бежать и скрываться под чужими именами – Циммерманн или Фаленьями, а теперь он терпеливо ждет момента, когда все вернется на круги своя, Земля снова станет плоской, шариат распространится по всему миру и только избранные будут иметь право жить во имя Милосерднейшего. Тогда пределы мира покроются таинственным туманом и мы сможем вновь управлять и этой тайной, и теми, которые из нее проистекают. Да будет так!