Книга Могила Ленина. Последние дни советской империи - Дэвид Ремник

Прибывшая делегация состояла из Плеханова, Шенина, Бакланова, помощника Горбачева Болдина и генерала Варенникова. Горбачев провел их в свой кабинет.

— Кто вас послал? — спросил он.

— Комитет, — ответил один из посетителей. — Комитет в связи с чрезвычайной обстановкой в стране.

— Кто его создал? Я не создавал, Верховный Совет не создавал.

Варенников объяснил Горбачеву, что выбор у него невелик. Или сотрудничать, или уйти в отставку.

— Вы — авантюристы и преступники и ответите за это! — заявил Горбачев. — Вы погубите себя — ну, это ваше дело, черт с вами. Но вы погубите страну, все, что мы уже сделали. Только самоубийцы могут предлагать сейчас вводить чрезвычайный режим в стране. Вы толкаете страну к гражданской войне!

Он напомнил посланцам, что 20 августа в Москве будет подписан Союзный договор.

— Подписания не будет, — возразил Бакланов, как вспоминал Горбачев. — Ельцин арестован… Будет арестован в пути. Михаил Сергеевич, да от вас ничего не потребуется. Побудьте здесь. Мы за вас сделаем грязную работу.

Горбачев “отверг это гнусное предложение”. Визитеры продолжали наседать. Они дали Горбачеву список членов Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП). Горбачева особенно поразило присутствие в списке имен Язова и Крючкова. Он сам вытащил Язова из глуши, сделал его министром обороны — только для того, чтобы армией руководил преданный ему человек. К тому же Язов не казался Горбачеву достаточно сообразительным, чтобы быть предателем. Язов, по определению Яковлева, был “не Спиноза”. Участию Крючкова, самый сильного и жесткого заговорщика, Горбачев удивился, вероятно, потому, что когда-то его хвалил их общий наставник — Юрий Андропов. О Крючкове Горбачев думал как о культурном человеке, который много где побывал и видел не только внутренности Лубянки. Но, как писал прокурор, занимавшийся делом ГКЧП, “Горбачев для Крючкова, конечно, был сумасшедшим. Горбачев разрушал систему, которая обеспечивала ему все — и раболепие подчиненных, и уважение недругов, и спокойную, в довольстве и даже роскоши, жизнь. Разве может человек, находящийся в здравом уме, рубить сук, на котором сидит?” Крючков то и дело пытался уговорить Горбачева пресечь все демонстрации, “показать, наконец, силу”. А когда президент отказывался, Крючков говорил своим единомышленникам: “Горбачев реагирует на происходящее неадекватно”.

Предательство Болдина тоже было тяжким ударом. Он начал работать с Горбачевым в 1978 году и пользовался его абсолютным доверием. Болдин был начальником его аппарата. Он рассматривал каждое назначение, через него проходили все документы, ложившиеся к президенту на стол. Одним из главных заговорщиков, наряду с Крючковым и Болдиным, был и Олег Бакланов — человек не очень известный широкой публике, но чрезвычайно влиятельный. Готовя переворот, он преследовал очевидную цель: предотвратить сокращение расходов на военную промышленность и ослабление мощи армии. В апреле 1991 года он выступил на пленуме ЦК, заявив, что при нынешней политике СССР практически подчиняется диктату Соединенных Штатов. Один из ведущих специалистов по вопросам обороны, Петр Короткевич рассказывал, что Бакланов “заморозил” проект, разработанный группой крупнейших специалистов, предполагавший сокращение и профессионализацию армии, демилитаризацию экономики и в конечном результате двойное уменьшение оборонных расходов.

Остальные фигуранты списка Горбачева не сильно удивили. Павлов и Янаев всегда были противниками радикальных реформ, хотя самостоятельно не могли бы им противостоять по причине своего фанфаронства и пьянства. Прочие представляли интересы ортодоксов. Александр Тизяков еще в декабре в ультимативной форме требовал от Горбачева покончить с забастовками и навести дисциплину на производстве и вообще в экономике. “Вы хотите меня запугать, — сказал тогда Горбачев. — Не выйдет”. Наконец, в списке значился Василий Стародубцев, председатель Союза аграрников РСФСР, Крестьянского союза СССР и тульского колхоза имени В. И. Ленина, непримиримый враг частного хозяйства и частной собственности.

Горбачев попытался убедить делегатов вынести вопрос о чрезвычайном положении на рассмотрение Верховного Совета: “Давайте обсуждать и решать”. “Ну вот вы завтра чрезвычайное положение объявите. А что дальше? Вы хоть спрогнозируйте на один день, на четыре шага — что дальше?” — говорил Горбачев. Варенников ответил, что их прислали с поручением и что Комитет не допустит, чтобы будущее страны определяли “сепаратисты” и “экстремисты”.

— Я все это уже слышал, — сказал Горбачев. — Страна отвергнет, не поддержит эти меры. Вы хотите сыграть на трудностях, на том, что народ устал, что он уже готов поддержать любого диктатора…

Но все было без толку. “Это был разговор с глухонемыми. Машина была запущена”, — вспоминал позднее Горбачев.

В 19:30 делегаты двинулись в обратный путь. Уходя, Бакланов хотел на прощание пожать руку Раисе Максимовне. Та посмотрела на него, ничего не сказала и ушла. Путчисты уехали в аэропорт Бельбек. Сидя рядом с водителем, Плеханов по радиотелефону продолжал руководить операцией по изоляции президента. На заднем сиденье заговорщики перебрасывались короткими недовольными фразами. Они-то рассчитывали, что Горбачев выполнит их требования, а он не поддался. По пути в Москву они крепко выпили.

Раиса Максимовна, дочь Ирина и помощник Горбачева Анатолий Черняев ждали у дверей кабинета, когда встреча закончится. Когда заговорщики уехали, Горбачев посмотрел на Черняева со словами:

— Ну, догадываешься, что произошло?

— Да.

Горбачев рассказал об ультиматуме заговорщиков и о своих ответах — в выражениях, которые “нельзя повторить при дамах”. Он показал жене переписанный им список путчистов, к которому приписал внизу: “Лукьянов…?” Он все еще не мог представить себе, что его близкий и давний друг, товарищ с институтской скамьи тоже может оказаться предателем.

Горбачев сказал, что не согласился ни на чрезвычайное положение, ни на возврат к диктатуре. “Я решительный противник — не только по политическим, но и моральным соображениям — таких способов решения вопросов, которые всегда приводили к гибели людей — сотнями, тысячами, миллионами, — писал он впоследствии. — От этого мы должны навсегда отказаться”.

Раиса Максимовна заметила, что лучше теперь обсуждать важное на балконе или на пляже, чтобы разговоры не были записаны “жучками”, наверняка установленными на даче.

Прибыв вечером в Кремль, вице-президент Янаев и премьер-министр Павлов (два дурака-простака в этом балагане) обнаружили за длинным переговорным столом Крючкова, Болдина, Шенина, Пуго, Язова и прочих. Лукьянов позвонил из машины и сообщил, что подъезжает. Президентское кресло во главе стола осталось незанятым.

“Вот-вот разразится катастрофа”, — объявил Крючков. Грядет вооруженное выступление против руководства страны. Повстанцы захватят ключевые объекты: Останкинскую телебашню, вокзалы, две гостиницы. У них есть все: тяжелое вооружение, ракеты. Их необходимо остановить, и на это есть всего несколько часов. Вмешался Плеханов. Они с Болдиным только что вернулись из Фороса. Горбачев болен. “У него то ли инфаркт, то ли удар, что-то в этом роде”, — подтвердил Болдин.