Книга Могила Ленина. Последние дни советской империи - Дэвид Ремник

Язов: Мы сидели у Павлова. Около девяти появился Янаев. Потом пришел Лукьянов, он прибыл на самолете, его вызвали, он был в отпуске. Лукьянов сказал, что он не может стать членом какого-то комитета. Я, говорит он, председатель Верховного Совета, это законодательный орган, которому подчиняется все и вся. Единственное, что я могу, это сделать заявление о нарушении Конституции, которое вызовет в любом случае подписание союзного договора. После этого он уехал… Янаев к этому времени был довольно пьян…

Последний удачный военный переворот произошел в Польше в декабре 1981-го. Морозной ночью, между 2 и 3 часами, военные и сотрудники Службы безопасности провели облаву на тысячи активистов и сторонников “Солидарности” и отправили их в “центры интернирования”. Армия закрыла границу, а затем наводнила танками и войсками собственную страну, превратив Варшаву и другие крупные города в патрулируемые зоны. Военные захватили радио- и телестанции. Они без конца транслировали армейские марши, национальный гимн и заявление вождя о введении военного положения. Для совсем непонятливых дикторы на телевидении облачились в военную форму. Все демонстрации, все союзы и студенческие организации были запрещены, вся переписка и все телефонные переговоры подвергались цензуре. С 22:00 до 6:00 действовал комендантский час. Военный совет говорил народу, что его цель — предотвратить “реакционный переворот”. Он действовал во имя “национального спасения”. Словом, идеально проведенная операция.

Идеально проведенная, но вовсе не оригинальная. 26–27 сентября 1917 года Ленин написал письмо, которое впоследствии публиковали как статью “Марксизм и восстание”. За несколько месяцев до прихода к власти Ленин маниакально твердил о необходимости действовать абсолютно безжалостно и эффективно: “А чтобы отнестись к восстанию по-марксистски, т. е. как к искусству, мы в то же время, не теряя ни минуты, должны… двинуть верные полки на самые важные пункты… занять сразу телеграф и телефон… нельзя в переживаемый момент остаться верным марксизму, остаться верным революции, не относясь к восстанию, как к искусству”.

Последователи Ленина и Ярузельского смогли разве что слабо спародировать их. Псковскому заводу заказали поставить 250 тысяч пар наручников, а типографии — отпечатать 300 тысяч ордеров на арест. Крючков тайно распорядился удвоить зарплату сотрудникам КГБ, вернуть всех из отпусков и объявить состояние боевой готовности. Он освободил два этажа в Лефортовской тюрьме, а заодно расконсервировал секретный бункер на Лубянке — на случай, если руководителям переворота понадобится надежное убежище. Идя в ногу со временем, переворот намеревались мотивировать тем, что страна в кризисе, а президент заболел. На несколько месяцев магазины заполнят продуктами из неприкосновенного стратегического запаса, созданного на случай войны. И люди смирятся. Разве когда-нибудь было иначе?

Горбачев отдыхал с шиком. Придя к власти в 1985-м, он построил себе великолепную приморскую дачу в крымском поселке Форос. Она обошлась советскому бюджету примерно в 20 миллионов долларов. Семья Горбачева размещалась в главном трехэтажном доме, большая гостиная которого была отделана мрамором и позолотой. Таким великолепием обычно окружает себя какой-нибудь шейх, поселяющийся в Беверли-Хиллз. На форосской даче был отель для обслуги и охраны, гостевой дом на 30 человек, фруктовый сад, оливковая роща, крытый бассейн, кинотеатр, сложная система безопасности и эскалатор к Черному морю.

Удивительно, что Горбачев вообще отправился в отпуск. В кризисные моменты ему вообще не стоило покидать Москву. Письмо Нины Андреевой в 1988-м было опубликовано, когда он был с визитом в Югославии. Расправу над демонстрантами в Тбилиси в 1989-м санкционировали, пока он был в Англии. Консерваторы в политбюро часто подгадывали свои воинственные заявления ко времени отъезда Горбачева в Крым. И вот теперь, невзирая на все предупреждения и грозные предзнаменования, он снова покинул Москву. Он подолгу гулял по берегу с Раисой Максимовной. Он плавал, смотрел кино, читал книги по российской и советской истории. Врачи старались подлечить его радикулит. Горбачев успел написать речь к церемонии подписания Союзного договора и большую статью о ближайшем будущем — в ней он даже рассматривал возможность реакционного переворота.

Горбачев впоследствии утверждал, что не был наивен и прекрасно знал, на что способны консерваторы. Но он настаивал на том, что ничего не знал о готовящемся путче и даже о том, что от него потребуют поддержать чрезвычайное положение. В распоряжении CNN оказались сведения о телефонных переговорах Горбачева. 18 августа он четыре раза говорил с Крючковым. Также он беседовал с Янаевым, Шениным, Павловым и заместителем премьер-министра Владимиром Щербаковым. Около двух часов дня Янаев позвонил Горбачеву и предложил встретить его назавтра в аэропорту. Так они и условились.

Вероятно, Янаев просто проверял, на месте ли объект. Янаев был худшим сортом самого убогого партократа: тщеславный, неумный бабник и пьяница. Едва ли мне удастся объяснить, как непросто в России заработать репутацию пьяницы. Янаев был к тому же дешевым фигляром. Когда Съезд народных депутатов утверждал его в должности вице-президента, один депутат спросил о его здоровье. “Жена не жалуется”, — ответил Янаев с ухмылкой.

Около четырех часов дня Георгий Шахназаров, один из последних либеральных советников Горбачева, позвонил президенту, чтобы обговорить его завтрашнее возвращение в Москву. Затем, уже было попрощавшись, он спросил у Горбачева, как его здоровье. Тот ответил, что все в порядке, разве что поясница еще беспокоит.

Горбачев долго трудился над своей речью и остаток дня собирался провести с семьей: женой Раисой, дочерью Ириной, зятем Анатолием, внучкой Ксенией. Но в 16:50 к нему пришел начальник охраны и доложил, что на дачу пожаловали незваные гости, в том числе Юрий Плеханов, глава 9-го управления КГБ (это управление обеспечивало безопасность руководства).

Горбачев снял телефонную трубку, чтобы узнать, в чем дело. Он не назначал никаких встреч и не привык к необъявленным визитам. Но трубка молчала. Он взялся за другой телефон — то же самое. Горбачев был ошарашен. Раиса Максимовна пришла узнать, что происходит. “У Михаила Сергеевича было восемь или десять телефонных аппаратов, и все молчали, — рассказывала она позднее. — Я сняла трубку и проверила — отключены были все аппараты, даже стратегический аппарат Верховного главнокомандующего. Такой аппарат у нас был везде — на даче, в квартире. Он был под особой крышкой — с этого телефона мы даже не стирали пыль, потому что крышку нельзя было трогать. Михаил Сергеевич снял и эту трубку, и там тоже была тишина. Мы поняли, что что-то случилось. Мы оказались беспомощны”.

Визитеры были еще снаружи, но Горбачев понимал, что творится что-то неслыханное. Он собрал семью и сказал, что “можно ожидать всего чего угодно”. Родные Горбачева ответили, что они готовы “до конца разделить с ним все, что будет”. Позже, описывая эту сцену, Раиса Максимовна, видимо, думала о расстреле царской семьи после революции: “Мы знаем нашу историю и ее трагические события”.

“Я ходил взад и вперед по комнате, — вспоминал Горбачев. — Мне было страшно не за себя, а за семью, за внучек. Но я решил: в таком положении нельзя думать о спасении собственной шкуры”.