Книга Законы отцов наших - Скотт Туроу

Ответа на этот вопрос никто из нас не мог дать.

— Вот гребаные скоты, облапошили меня как лоха, — сказал я. — И все это время ты сидела здесь? — удивился я. — Ну и натерпелась же ты страху, наверное.

Она пожала плечами с полным безразличием к своей участи. Впервые за все время нашего знакомства я стал серьезно присматриваться к Люси. Спросите любого из нас, и мы ответим, что прошло много месяцев, прежде чем мы поняли, что у нас есть перспектива взаимной любви. И она, эта перспектива, еще очень долго брезжила в тумане.

Понадобилось шесть месяцев совместной жизни в Сиэтле, чтобы между нами возникла интимная близость, и даже тогда мы сначала не были уверены в серьезности отношений. Однако тогда, в мотеле, достоинства, которые воплощала в себе Люси — постоянство и верность дружбе, — казались мне самыми важными в мире. Глядя на ее крошечное, симпатичное, серьезное личико, я с волнением думал, что из всех моих знакомых и друзей Люси — единственная, кому можно верить без оглядки.

— Ты просто сама не знаешь, какая ты отважная.

— А что такого особенного я сделала? Сидела здесь и ждала.

— Да знаешь ли ты, что любой другой на твоем месте скорее всего взял бы ноги в руки и смылся отсюда? И далеко не всякий человек согласился бы ехать по пустыне всю ночь. Ты золото, а не девушка. Ты знаешь это?

Люси покраснела. Румянец залил все ее лицо. Она взяла меня за руку и закрыла глаза, стараясь не поддаться соблазну наслаждения моим — да и чьим бы то ни было — восхищением.

Мои родители так и не узнали ни о чем. Впрочем, они и не старались узнать и никогда не расспрашивали меня о подробностях моего «похищения» и «освобождения». Даже моя мать, которая все последующие годы не уставала восхвалять Бога за мое спасение, никогда не спрашивала ни о чем. Время от времени при упоминании об этом событии я намекал отцу, что, возможно, все обстояло вовсе не так, как он думал, но он явственно предпочитал не углубляться в эту тему, так как ничто уже не могло изменить наших отношений, навсегда отравленных взаимной неприязнью. И по сей день я корю себя за то, что подверг его таким жестоким испытаниям. Однако вместе с тем во мне вызрело убеждение, что у меня были на то причины. И мне воздалось по моим делам, Бог тому свидетель. В 1978 году, через год после того, как Джимми Картер объявил амнистию дезертирам и всем, кто уклонился от призыва, я смог вернуть себе имя, с которым родился и от которого уже начал отвыкать. И тогда же я вручил своему отцу чек на 32 659 долларов — мой долг плюс набежавшие проценты по тогдашнему курсу. Он взял деньги и сурово кивнул. Я понял, что все эти годы мысль о такой огромной сумме никогда не выходила у него из головы.

В Сиэтле первые несколько месяцев я жил в соответствии с инструкциями Джун. Два раза в неделю звонил родителям из телефона-автомата и уверял их, что со мной все в порядке, но при этом не раскрывал своего местонахождения. Мы выбрали Сиэтл, потому что он рядом с границей. Если бы вдруг возникла хоть малейшая опасность разоблачения, через час мы уже могли бы оказаться по ту сторону границы, в Британской Колумбии. Конечно, первые недели прошли под знаком страха. Я часто ездил в Канаду посмотреть на Ванкувер. Однако довольно скоро привык к Сиэтлу и обустроился там. Вещи, похоже, обретали привычные формы, и можно было перевести дух. Насколько мне удалось узнать, розыски Сета Вейсмана ФБР длились не больше недели в августе. Мои родители, да и все, кто знал меня в Дэмоне, заявили, что я уехал в Канаду. Нередко у меня возникали опасения, что ФБР заинтересуется Майклом Фрейном, уже попавшим однажды в их поле зрения, возьмет его в разработку и поймет, что в Лас-Вегасе произошла накладка. Однако в газетах, выходивших в Дэмоне и Сан-Франциско, которые я внимательно прочитывал всякий раз, когда они попадали ко мне в руки, писали, что дело о теракте на территории ЦПИ так и осталось нераскрытым. Через год-полтора о нем и вообще перестали упоминать в прессе.

Обосновавшись в Сиэтле, я устроился на работу в альтернативную газету «Сиэтл уикли», существовавшую в основном за счет доходов от рекламы: объявлений о продаже личного имущества и недвижимости. Ее услугами пользовались мастера макраме и все магазины грампластинок, какие только существовали в городе. Я служил там дворником. Для меня было, конечно, ударом, что я не мог предложить напечатать мои статейки, однако все же опасался, что по ним могут выйти на Сета Вейсмана. При приеме на работу мне был сделан прозрачный намек о возможности карьерного роста, и я решил потерпеть. Такая тактика оправдалась. Через некоторое время мне стали поручать репортажи на второстепенные темы и небольшие комментарии к различным событиям местного значения. Мне удалось соединить интуицию с игрой воображения. Редактор сказал, что у меня талант, и ряд моих статей был опубликован в других газетах за пределами штата через агентство «Либерейшн ньюс сервис».

К марту следующего года я уже обрел уверенность в себе и, посчитав, что опасность разоблачения минимальна, позволил матери навестить меня. Отец, как я и ожидал, остался дома. Мне хотелось, чтобы мать познакомилась с Люси.

— Эта девушка? — спросила она у меня в первый же вечер. — А ее фамилия?

— Гой, мама. Ее фамилия — Гой.

В целом моя мать вела себя с большим апломбом, чем я мог предположить.

Прошел почти год, прежде чем я спохватился, что мой «фольксваген» по-прежнему зарегистрирован на Сета Вейсмана, и когда один мой знакомый собрался ехать на восток, я договорился с ним, что он отгонит машину в Киндл. Этот человек оставил «фольксваген» у тетушки Сонни дожидаться возвращения ее племянницы с Филиппин. Я попросил лишь передать на словах, что Сонни сама будет знать, как поступить с машиной, имея в виду те деньги, что я у нее одолжил. Я не знал, что хотел показать или доказать этим. А может быть, я поосторожничал. Ведь власти могли через «жука» выйти на мой след. Как бы то ни было, я не велел говорить что-либо еще, а тем более давать мои координаты. Словом, вроде бы обрезал все концы. В двадцать три года я начал считать себя реалистом. Подобно многим другим американцам, я стал таковым в Лас-Вегасе.

Как ни удивительно, но мы с Люси не только не перестали видеться с Хоби, а, наоборот, встречались с ним довольно часто. В первый раз это было в начале сентября 1970 года в Гумбольдте, в Калифорнии, на полпути между Сиэтлом и Сан-Франциско. Тогда мы провели целый вечер вместе. Хоби при каждом удобном случае подчеркивал, что очень рад, что мы с Люси сошлись, и рисовал наше будущее в чрезвычайно радужном цвете. Лето он провел дома, в округе Киндл, где работал помощником у известного адвоката по уголовным делам, Джексона Айреса, который в то время часто защищал в суде черных мусульман. Хоби взял себе имя Тарик и подумывал о том, чтобы и самому принять ислам.

Мы встретились не столько с целью восстановить прежние отношения, сколько чтобы обсудить то, о чем предпочитали не говорить по телефону: о смерти Кливленда Марша, случившейся в июне. Не прошло и месяца после освобождения Кливленда под залог, как однажды утром его нашли мертвым в комнате отдыха, которую он снял в Чардисе — сауне для гомосексуалистов на Кастро-стрит. На нем не было никакой одежды. Рядом с ним обнаружили карманное зеркальце, на котором лежал скальпель, следы белого порошка и один грамм кристаллизированного кокаина. Анализ показал, что в кокаине содержались примеси стрихнина. Репутация Кливленда, странные обстоятельства его смерти и перспектива появления на улицах отравленного наркотика — все вместе эти факты способствовали тому, что его смерть обсасывали в прессе много дней. В заключении судмедэксперта говорилось, что причиной смерти стало случайное отравление, в котором не усматривалось признаков преступления или чьего-то злого умысла.