Книга Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

— Я могу попробовать, — негромко отвечает корсар. — Море — дело такое… Никогда наперед не знаешь, что выйдет, а что нет.

— Я о том и прошу вас. Попробовать.

Теперь он смотрит вниз — туда, где у подножия стены поплескивает теперь уже совсем темная вода и в полумраке таинственно мерцает пена, которую ветер швыряет о камень.

— Согласитесь, что слишком много хотите.

— Соглашаюсь.

Пепе Лобо по-прежнему не сводит глаз с фосфоресцирующих клочьев пены. Из всех людей на свете, внезапно говорит себе Лолита, из всех, с кем я была и еще буду знакома, этого человека я знаю лучше всех. А он только раз поцеловал меня.

— Почему же тогда все-таки хотите?

Лолита отвечает не сразу, потому что за миг до его вопроса нежданное открытие ошеломило ее. Обрушилось неслыханной мощью того, что впервые предстало ей так явно, так ясно. И сейчас сделало все таким простым. Таким непреложным и безусловным, что собственная наивность огорчает ее: в ту ночь — она была давно, а сегодня невозможна — Лолита безоглядно припала к груди этого человека, ощутила ноздрями запах его тела, а неловкими, будто изумленными руками — его спину, такую крепкую, такую мужскую. Она и не подозревала прежде, что бывает нечто столь прочное, столь сильное. И до самой последней, недавней минуты ей и в голову не приходило, какими грозными последствиями обернулась та минута для человека, который, опустив голову, смотрит сейчас в море.

— Потому что хочу.

Она произносит это твердо, бережливо и почти скупо расходуя и слова, и интонацию. Потому что сознает: одна неверная нота — и Пепе Лобо поднимет голову, вскинет глаза, взглянет на нее иначе, очнется от забытья, навеянного этой слабо светящейся внизу морской пеной, и все безвозвратно сгинет в лиловатой ночи, что уже начинает сгущаться в низких тенях крепостной стены.

— Меня могут убить, — говорит капитан с простодушием, которое не может не тронуть. — И меня, и всех моих людей.

— Знаю.

— А вот я не знаю, захотят ли они так рисковать. Приказать им никто не может. Даже я.

— И это я знаю.

— Вы…

И он поднимает голову, смотрит на Лолиту в меркнущем свете, но — уже поздно. Поздно. Еще не успел замереть отзвук этого последнего слова, а она после кратчайшего колебания уже успела почувствовать, что вновь обрела прежнее упорство. И потому молчит. Слышится только шум ветра и плеск прибоя о камни.

— Смертный приговор, — говорит Пепе Лобо шепотом.

Лолита молчит, пораженная сухой точностью этих слов…

Не всякая победа сладостна, мелькает у нее в голове. Если она подобна этой.

— Вы ничего не знаете обо мне, — продолжает он.

И здесь тоже не звучит жалобы. Разве что — печаль. Покорность судьбе в точной констатации факта.

— Ошибаетесь. Я знаю о вас все.

Она сама слышит, что это прозвучало нежнее, чем ей бы хотелось. И, осознав, замирает на миг в нерешительности. Опять накатывает эта сладостная слабость, так трогающая душу. Но сейчас он стоит слишком далеко, и Лолита не чувствует его запаха.

— Все, — повторяет она суше.

И перебирает все сказанные ею слова, чтобы удостовериться — да, все так, все верно. И добавляет вслед:

— Потому я и пришла — потому что знаю столько, сколько мне нужно.

И видит, что Пепе Лобо отводит глаза. Не хочет смотреть ей в лицо или, быть может, чтобы она видела его.

— Ну что же, я должен подумать… И поговорить с командой. Сейчас ничего сказать не могу.

— Да-да, я понимаю. Но времени у нас в обрез.

Звонкий хлопок. Это он с силой ударил ладонями по каменному парапету. И голый камень отозвался на двойной удар.

— Послушайте. Я не могу обещать, что сделаю то, о чем вы просите. И вы не можете требовать этого.

Он смотрит на Лолиту пристально и как будто с удивлением. Как глупы мужчины, думает она. Даже этот вот.

— Я ведь вам уже сказала: могу. Могу.

И отступает, увидев, что он порывисто делает шаг вперед.

— Однажды вы меня поцеловали, капитан.

Можно подумать, это напоминание поможет удержать его в рамках приличий. Моряк снова смеется — но не так, как прежде. Теперь — громко и с горечью. И Лолите не нравится этот смех.

— И что же — это дает вам право распоряжаться моей жизнью?

— Нет. Право смотреть на вас вот так, как я смотрю сейчас.

— Будь проклят этот ваш взгляд, сеньора. Будь проклят этот ваш город.

Он делает к ней еще шаг, и на шаг, дразня, отступает она. И оба замирают напротив друг друга. Глядят друг на друга в уже почти полной темноте.

— Где-нибудь в другом конце света я…

Пепе Лобо осекается. Так, словно это гаснущий свет резко оборвал его на полуслове, выбив из рук любые доводы — теперь и в будущем. Да, он, конечно, прав, думает тронутая этим Лолита.

— И я… — отвечает она кротко.

В этой кротости нет расчета и умысла. Голос прозвучал нежно, мягко скользнул между ними, как непритворный стон. Она уже не видит его глаз, но догадывается — он качает головой в отчаянии.

— Кадис, — произносит он очень тихо.

— Да. Кадис.

Только тогда, вдруг осмелев, она дотрагивается до него робким движением ребенка, который оказался рядом с разъяренным зверем, но не сознает опасности. Легко, почти невесомо опускает на плечо Пепе Лобо свою руку. И через сукно его куртки ощущает, как под пальцами подрагивают каменные мышцы.

«План порта Кадиса, снятый бригадиром Королевской Армады доном Висенте Тофиньо де Сан-Мигель». Склонившись над гравированным изображением бухты, Пепе Лобо вымеряет дистанции циркулем, предварительно раздвинув его ножки на сколько-то дюймов, которые по масштабной линейке в нижнем правом углу соответствуют расстоянию в одну милю. Привинченная к переборке тесной каюты лампа на шарнире освещает разостланную на столе морскую карту. Тонкий, но плотный налет соли покрывает стекла иллюминатора, и оттого мутно видится в нем звездное, безоблачное небо, очень медленно вращающееся на оси Полярной звезды, над верхушкой единственной мачты со спущенной реей и убранными парусами. При каждом порыве норд-веста, свистящего в снастях, туго натягивающего канат якоря, который на глубине в три морские сажени держит парусник меж оконечностью мола Сан-Фелипе и скалами Корралеса, переборки и бимсы негромко покряхтывают, и сама «Кулебра», когда переваливается с левого борта на правый, вздрагивает, как живое существо.

— Команда на шканцах, — говорит Рикардо Маранья, только что спустившийся в каюту с палубы.

— Скольких не хватает?

— Сию минуту вернулся боцман и с ним еще восьмеро… На берегу осталось шесть человек.