Книга Хей, Осман! - Фаина Гримберг

Кантакузин понял, что теперь ему остаётся лишь одно! И в день святого Димитриса, то есть 8 октября 1341 года, Кантакузин провозгласил себя императором. Но при этом он объявил, что единственная его цель - защитить права на престол юного Иоанна, сына Андроника. Спустя три дня после того, как Иоанн Кантакузин провозгласил себя императором и облёкся в красное, он снял императорский наряд и облёкся в белое - траурную одежду знати.

- Я продолжаю оплакивать Андроника, моего друга! - говорил Кантакузин.

Иоанн Кантакузин отправил посланного в Константинополь и просил освободить его мать, и вновь напоминал Анне обо всех её обещаниях и клятвенных заверениях. Однако Феодора не была освобождена. И состоялось поспешное коронование юного Иоанна, сына Андроника.

Иоанн Кантакузин объявил, что его вынуждают начать междоусобную войну!

* * *

Особенно тосковала о заточенной Феодоре её внучка, дочь Иоанна и Ирины, названная именем бабкиным, Феодора Малая. Девочка всегда была очень привязана к бабке и предпочитала её общество шумному девичьему обществу своих сестёр. Феодору Старшую все полагали женщиной наблюдательной и хвалили её острый ум. Её сыну также недоставало мудрых советов матери.

Феодора-бабушка была хорошо образованна и сама обучала любимую внучку семи искусствам, ознакомив девочку и с тривиумом, то есть с тройным путём словесных наук — с грамматикой, диалектикой и риторикой, и с квадривиумом - четверным путём наук математических - арифметики, геометрии, музыки и астрономии. Девочка оказалась страстна к учению, в то время как её сёстры куда более думали о замужестве. Юная Феодора читывала сочинения греческих и латинских писателей и историков, играла на арфе и любила сидеть против отца за шашечной доской, порою обыгрывая его.

Дидимотика была хорошо укреплена, здесь было всё, что требовалось для хорошего житья. В сущности, житье здесь было даже и роскошнее, нежели в константинопольском дворце Кантакузина. Собрано было в Дидимотике множество припасов в амбарах и подвалах. Полы в комнатах и на широкой террасе были мраморные. Имелась и прекрасная мраморная баня. Пытаясь отвлечься от>горестных мыслей и тоски, девочка Феодора вставала рано и шла в тонком муслиновом платье в сад; бродила среди прекрасных деревьев, грушевых, вишнёвых, персиковых... Росли в саду и финиковые пальмы, и айва, и гранаты, и смоковницы, и миндаль, и каштаны... Девушки, по обычаю, разводили цветы. Благоухали фиалки, лилии. Но Феодора, как многие византийцы, особенно любила розы, повторяя вслед за словами, писанными в Геопониках[339], что в розах «есть нечто божественное»...

В просторной столовой круглый стол слоновой кости отделан был золотом. Но Феодора задерживалась теперь в домовой церкви после утренней службы и пропускала первую трапезу. Церковь была выстроена большая, с куполом на восьми колоннах, с хорами. Шесть больших и семь малых икон - все в золотых ризах, паникадила, золотые священные сосуды... Феодора опускалась на колени и молилась истово о спасении бабушки... Богоматерь на иконе представлялась девочке матерински доброй, а грозного Пантократора Феодора немного побаивалась... Уходила в свою комнату, садилась подле резного сундука, но открывать сундук не хотелось, не хотелось снова видеть подарки бабушкины - платья, красивые уборы... Садилась на постель, на покрывало жёлтое шёлковое поверх мягкого тюфяка, набитого травой... Приходила няня, звала за стол. Теперь отец чаще оказывался в битвенной навалице, нежели в кругу семьи. Но кушанье подавалось роскошно, как прежде. Серебряная посуда сияла позолотой и эмалью, а стеклянная - яркими красками — синей, красной... Жареная и копчёная рыба, чёрная и красная икра, белый мягкий сыр - «бранза», чёрное и золотистое сладкое вино, разбавленное ключевой водой. Рыбу приправляли корицей, гвоздикой, грибами, уксусом, мёдом... Феодора откладывала двузубую вилку, и мать Ирина устремляла на девочку тревожный взгляд. Тогда Феодора отворачивала лицо и отщипывала виноград от большой грозди на стеклянном синем блюде. А если мать, вздохнув, уговаривала девочку поесть, та молча уходила от общего стола в свою горенку...

В постные дни ели бобы без масла, ели солёную рыбу, жажду утоляли водой, куда был добавлен уксус в память о крестных муках Господа нашего Иисуса Христа. В посты Феодора молилась ещё истовее...

Однажды в крепость долго не подвозили новых припасов, еды оставалось мало, все тревожились и унывали. Одна лишь Феодора терпела недостатки радостно, будто заслуженное наказание! А когда Иоанн Кантакузин прорвал блокаду и снова явилась в крепости хорошая пища, девочка тотчас помрачнела.

- Милая моя, - говорила мать Ирина, - зачем же губить себя излишней воздержанностью? Этим ты не поможешь бабушке.

- Нет! - упрямо повторяла Феодора. - Нет! Нет! Нет! Я не могу вкусно, сладко есть и наряжаться, покамест бабушка в заточении!.. Нет! Нет!..

* * *

Меж тем война велась и велась. Империя была истощена, казна пустела. Анна распорядилась переплавить церковную утварь и золотые оклады икон, чем ещё более раздражила народ. Богатства императорского дворца - драгоценные украшения, посуда - всё было продано, потому что нужны были средства для платы итальянским наёмникам.

Имущество знатных семейств конфисковывали, людей безвинно заключали в тюрьму. Тех, которые искали убежища в храме Святой Софии, вытаскивали оттуда силой! Личная сокровищница Анны полнилась, страна нищала. Анна пыталась привлечь на свою сторону царя сербов, обещала в жены его сыну свою дочь. Анне и дела не было до горестной участи её подданных. Она даже радовалась, когда сербский царь Стефан Душан опустошал византийские города. Она хотела, чтобы у Кантакузина было как возможно меньше крепостей.

Но при всём при том Анна ведь не умела управлять. Вся власть перешла в руки Апокавка. Он всё более обогащался. Но страх за свою жизнь не оставлял его. Его дворец представлялся укреплённой крепостью, а выходил на улицы Константинополя Апокавк лишь в сопровождении отряда стражников. Он распорядился строить новую обширную тюрьму. Как-то раз он явился на место этого строительства для того, чтобы отдать распоряжения. Из-за чего-то он рассердился на одного раба и ударил его палкой. И вдруг этот раб вырвал палку из руки господина и принялся отчаянно его колотить! Сотоварищи подоспели, также с палками, и вырывали у стражников оружие. Кто-то из рабов взбунтовавшихся отсек Апокавку голову секирой. Перепуганные стражники бросились бежать. Рабы- бунтари выволокли окровавленное, обезглавленное тело Апокавка на площадь, подняли его голову на кол... Дворец был захвачен восставшими. Анна двинула на приступ войска итальянцев-наёмников. Дворец был взят. Восставшие прятались в церкви дворцовой, но их вытаскивали из самого алтаря и убивали. Руки, ноги и головы убитых носили по улицам. Всех, кто осмеливался высказывать слова сострадания, простой жалости, хватали и нещадно стегали плетьми. Анна хотела было приказать бросить искалеченные тела в море, но патриарх решительно отсоветовал ей поступать подобным образом, дабы вконец не раздражить народ.