Книга Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– У себя в роте делайте что хотите, оставьте мой расчет в покое.

– Вот видишь, – Оспанов многозначительно развел руками и оглянулся на своего приятеля, – нет у нас порядка, а значит, нет и боевого духа. Пост-то один на всех. И порядок должен быть один на всех. А ты, как бай, под себя гребешь, за забором отсидеться хочешь. Не выйдет. Правильно я говорю, Дуся?

– Правильно, – бросил Дуйсембаев с легким казахским акцентом. – Дай, я его уделаю.

– Ты – гора мышц, ты не способен на тонкую работу. Я сам.

Оспанов принял боксерскую стойку, поводил для разминки плечами, помесил воздух, сымитировал несколько выпадов правой рукой. Его первый разряд боксера бездарно пропадал вот уже полтора года, со времени призыва. Пожалуй, он мог бы добиться и кандидата в мастера, если бы не армия.

– Ну что? Первый раунд. Все по-честному. Рефери, гонг.

Дуйсембаев дурашливо крякнул, изображая удар гонга, и тут же последовал несильный, но точный удар по лицу открытой левой ладонью.

– Очко!

Несколько танцующих движений ногами, и еще два удара по лицу левой и правой ладонью. Денисов был подавлен, он не мог защищаться, быстрые удары продолжали достигать цели. С ним играли, и Оспанов улыбался.

– Первый раунд заканчивается, пора. Теперь – нокдаун.

Короткий удар кулаком, крюк снизу, под дых – и сержант уже корчится на мерзлой земле, жадно глотая воздух, пытаясь подняться.

– Гонг! После первого раунда в счете ведет спортсмен в синих трусах. – Оспанов снисходительно похлопал его по плечу и презрительно произнес: – Мы придем попозже. У тебя будет шанс во втором раунде.

Они не отвяжутся. Сквозь розовые круги перед глазами, сквозь колокольные звоны в голове, сквозь тошноту и такую странную, тягучую боль в глубине сердца пробивалась, пульсировала упорная злая мысль. Надо что-то делать. Он всегда себя уважал, и его всегда уважали. Кто за ум, кто за честность, кто за решительность и смелость… За что уважать теперь? Второй раунд будет за мной. С этой мыслью Денисов вошел в пустой блиндаж, снял со стены свой автомат и, боясь не успеть, быстрым шагом пошел по траншее за обидчиками. Он боялся передумать, боялся, что рассудок возьмет верх, и закричал заранее, чтобы отрезать себе все пути отхода.

– Эй, чурки! Второй раунд! Прямо сейчас! – Он намеренно их оскорблял, чтобы разозлить, чтобы они отдали ему его шанс. И они его отдали.

– Что ты сказал, козел? – Дуйсембаев резко развернулся. И натолкнулся взглядом на зрачок автомата.

– Постой, постой, – придержал его Оспанов, – это уже интересно.

– Вам обоим пи…ц. Это вы у меня сейчас «яблочко» будете отплясывать.

Денисов остановился. Его руки, сжимавшие автомат, не слушались. Указательный палец на спусковом крючке вспотел. Автомат вздрагивал в такт горячим приливам крови. Нет. Нет. Денисов не стал бы и не смог бы стрелять в спину. Но они повернулись к нему лицом, заново оценили противника и медленно, прищурив раскосые глаза, пошли ему навстречу.

– Стрелять будешь? Кишка тонка, – бесстрашно усмехнулся Оспанов. В этот момент на его губах снова играла улыбка Джоконды.

– А-а! – дико закричал Денисов, со всей силы сжав спусковой крючок. Его трясло вместе с автоматом. Пули желтыми осами рвались из ствола на свободу, улетали в небо, бились в плоские камни на дне траншеи, вязли в бруствере, во влажных стенах окопа, в плотном теплом теле солдата Оспанова. Тот любил свою родину и порядок, гордился трудной службой в Афганистане и служил самоотверженно, но это не спасло его от расплаты. Солдат Дуйсембаев попытался бежать, но верный друг, прикрывший его вначале, рухнул навзничь, пробитый пулями, и теперь пули достали его.

Патроны кончились. Денисов сжимал спусковой крючок, безумный крик эхом угасал среди гор, а он продолжал вздрагивать, сотрясаться, словно кто-то бил его в грудь, в самое сердце. Из-за угла окопа, обезумев от своего и от чужого страха, выглядывал дежурный солдат-минометчик, и в его огромных глазах сквозь уходящий испуг и любопытство просвечивался немой вопрос. Зачем? Мы бы еще потерпели.

* * *

Заменщик прибыл к Ремизову с опозданием на восемнадцать дней.

– Капитан Хохлов, Сергей Анатольевич. Короче, Сергей.

– Годится. Артем. – Они крепко пожали друг другу руки. – Я чертовски рад, что наконец дождался своего заменщика.

Новый ротный с недоверием оглядывал огромное ротное хозяйство, пропыленную с изодранными фальшбортами броню, знакомился с людьми, которые, в свою очередь, на него взирали с недоверием, ведь именно он будет теперь отвечать за их жизнь. Ему дали три недели, чтобы войти в курс дел и быть полностью готовым к выполнению боевой задачи.

– Я тебе все расскажу, но сам знаешь, главное – это практика.

– Вначале было Слово, – с пафосом произнес Хохлов.

– Само собой, – не поняв, что он имел в виду, продолжил Ремизов. – Если все свести к одному слову, то суть вот в чем. Не суй свой нос, куда собака… э-э, хвост не совала. Любопытство и инициатива наказуемы. Не дошло? Тогда поясняю. Впереди тебя – артснаряд, гусеницы танка, щуп сапера – все что угодно, и только потом твой ботинок и ботинок твоего солдата. И никаких экспериментов.

– Дошло. Сначала техника и технологии, потом – люди.

– Теперь правильно. Знаешь, сколько мы за эту науку заплатили? Лучше и не знать, а тебе даром отдаю.

– С техникой я на короткой ноге, люблю повозиться с паяльником. Кстати, проверил несколько орудий. На всех надо выверку прицелов проводить, пристрелку делать. Как вы тут стреляли-то?

– Как положено. Вторая очередь всегда в цель. – Ремизов чуть замялся. – Мы машины получили в Термезе перед самым входом в Афган, а техническую документацию на них – три месяца назад, совсем недавно. Так я в нее еще ни разу и не заглядывал.

Хохлов старше лет на пять, но с самой первой минуты их знакомства он слушал коллегу с выражением почитания на лице, и хотя теперь Ремизов оправдывался, это ничего не меняло. Главное – люди.

– Артем, я-то в Союзе только этим и занимался. Мобилизационная готовность, техника на хранении и так далее. А ты… Ты настоящий командир, мне бы твой опыт. Ты заменяешься, уедешь, и все. А я во главе роты и – вперед, останусь один, спросить не у кого будет.

– Стоп, стоп. Впереди – дозор, потом головная походная застава, только потом управление роты. Как учили в автошколе…

– Дая…

– Я знаю, что ты это знаешь. Но это незыблемое правило. Закон. Если с ротным что случится, худо будет всем.

Вертолет загасил и опустил лопасти винта. В обратный путь он возьмет с собой Ремизова и Черкасова и еще трех таких же пилигримов с чемоданами и брезентовыми сумками.

Если вернуться на два года назад, в весну одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года? Сколько же, там, в том предвоенном времени, осталось мечтаний, наивности, любви! Так много, как уже не будет никогда. Вот эти глаза, полные счастливых слез. Вот беззаботная улыбка девочки-подростка на центральной улице Термеза. Вот расставание с надеждой на будущую встречу. Оно не тяготит, потому что будущая встреча так легка, так естественна, она обязательно состоится. Кто бы подсказал нам, когда мы прощаемся навсегда… А если представить, что будет впереди? Лютый холод обожжет лицо, подлая игла уколет в сердце. Впереди – обманутые ожидания. Впереди – еще не состоявшаяся боль, раны, смерть. Впереди – испытания, которые нужно достойно принять и преодолеть. Но вернуться на два года назад невозможно…