Книга Инструментарий человечества - Кордвейнер Смит

Мы наслаждались каждым мгновением каждого дня.

Мы с Вирджинией купили первую французскую газету, вышедшую после падения Самого древнего мира. Нам нравились новости, даже реклама. Некоторые особенности культуры воссоздать было трудно. Непросто обсуждать блюда, от которых сохранились одни названия, однако гомункулы и машины, неустанно трудившиеся в Глубине глубин, поставляли на поверхность достаточно новшеств, чтобы наполнить каждое сердце надеждой. Мы знали, что все это было сплошным притворством – и в то же время не было. Мы понимали, что когда болезни убьют статистически верное число людей, их уберут; что когда частота несчастных случаев станет слишком высокой, они прекратятся, и мы не узнаем причины. Мы осознавали, что за всеми нами присматривает Инструментарий. Мы верили, что лорд Жестокость и госпожа Элис Мор будут видеть в нас друзей, а не пешки на доске.

Возьмем Вирджинию. Прежде ее звали Менерима – сочетание закодированных звуков ее родового номера. Она была маленькой, компактной и полноватой; на голове туго вились каштановые кудри, а глаза были карими, такими темными, что поглощали солнечный свет, когда она щурилась, выставляя напоказ сокровищницу радужек. Я знал ее хорошо – но никогда не знал по-настоящему. Я видел ее часто – но никогда не видел своим сердцем, пока мы не встретились у больницы, после того как стали французами.

Я был рад встретить старого друга и заговорил на старом общем языке, однако слова путались, и я обращался уже не к Менериме, а к старинной красавице, диковинной и непривычной, которая забрела в наши дни из драгоценных минувших эпох.

– Как ты теперь себя называешь? – Вот и все, что я смог выдавить. На древнем французском.

– Je m’appelle Virginie[8], – ответила она на том же языке.

Я влюбился в нее с первого взгляда. В ней было что-то сильное, дикое, скрытое нежностью и юностью девичьего тела. Казалось, судьба смотрела ее карими глазами – глазами, изучавшими меня столь же изумленно и уверенно, сколь мы оба изучали свежий, новый мир вокруг.

– Вы позволите? – спросил я, предложив ей руку, чему научился за часы гипнопедии. Она взяла меня под руку, и мы покинули больницу.

Я напевал мелодию, которая пришла мне на ум вместе с древним французским языком.

Вирджиния мягко потянула меня за руку и улыбнулась.

– Ты знаешь, что это? – спросила она.

Слова сами собой, крадучись, слетали с моих губ, и я пропел их очень тихо, почти шепотом в ее курчавые волосы – популярную песенку, проникшую в мое сознание вместе со всеми прочими вещами, которые подарило мне Переоткрытие человека:

Я не искал ее преднамеренно,

Мы встретились случайно на станции.

Ее французский был не из Франции,

А с Мартиники, глухой и размеренный.

Она не была шикарной богачкой,

Но взгляд ее ловил, завораживал.

И это все…

Неожиданно слова кончились.

– Кажется, остальное я забыл. Эта песня называется «Макуба» и имеет какое-то отношение к чудесному острову, который древние французы называли Мартиникой.

– Я знаю, где это! – воскликнула она. В нас вложили одинаковые воспоминания. – Его видно из Землепорта!

Внезапно мы вернулись в привычный мир. Землепорт стоял на одиноком пьедестале высотой двенадцать миль на восточном конце маленького континента. Наверху лорды трудились среди машин, в которых больше не было надобности. Сюда подплывали корабли, прибывшие со звезд. Я видел картинки, но никогда там не бывал. На самом деле я не знал ни одного человека, который действительно побывал бы в Землепорту. К чему? Возможно, нас там не ждали, и мы всегда могли воспользоваться зрительной машиной. Странно, что Менерима – обычная, скучновато-милая, дорогая крошка Менерима – решила туда отправиться. Это навело меня на мысль, что в Старом совершенном мире жизнь была вовсе не такой простой и открытой, как казалось.

Вирджиния, новая Менерима, попробовала заговорить на старом общем языке, но сдалась и перешла на французский.

– Моя тетушка, – сказала она, имя в виду некую родственницу, ведь на протяжении тысяч лет тетушек ни у кого не было, – была верующей. Она возила меня к Абба-динго. Чтобы приобщиться к святости и удаче.

Прежний я был немного шокирован; меня-француза встревожил тот факт, что эта девушка совершала необычные поступки еще до того, как само человечество стало необычным. Абба-динго была заброшенной компьютерной установкой в колонне Землепорта. Гомункулы относились к ней как к богу, а иногда Абба-динго посещали и люди. Это считалось скучным и вульгарным.

Прежде. Пока все вещи опять не стали новыми.

Сдержав раздражение, я спросил:

– На что это было похоже?

Она негромко рассмеялась – и от этого звука у меня по коже побежали мурашки. Если у старой Менеримы имелись секреты, на что была способна новая Вирджиния? Я почти возненавидел судьбу, которая заставила меня влюбиться в нее, заставила почувствовать в прикосновении ее ладони к моей руке связь между мной и вечностью.

Вместо ответа она улыбнулась. Дорогу на поверхности ремонтировали; мы спустились по пандусу на верхний подземный уровень, где было разрешено ходить настоящим людям, гоминидам и гомункулам.

Мне это не понравилось; я никогда не отдалялся от места своего рождения на расстояние, требовавшее больше двадцати минут ходьбы. Пандус выглядел надежным. Гоминиды встречались редко, это были люди со звезд, которые, будучи настоящими, изменились, чтобы соответствовать условиям тысячи миров. Гомункулы вызывали нравственное отвращение, хотя многие обладали привлекательной людской внешностью; их вывели из животных, придав им человеческое обличье, чтобы выполнять скучную работу с машинами, которой не хотел заниматься ни один человек. Ходили слухи, что некоторые из них даже скрещивались с настоящими людьми, и я не хотел, чтобы моя Вирджиния находилась рядом с подобными тварями.

Она держала меня под руку. Когда мы спустились по пандусу на оживленную улицу, я высвободил руку и обнял Вирджинию за плечи, притянув ближе к себе. Свет был достаточно ярким и чистым, явно дороже солнечных лучей, что мы оставили на поверхности, но все казалось странным и опасным. В прежние времена я бы развернулся и пошел домой, вместо того чтобы иметь дело с такими ужасными существами. Однако на этот раз я не мог заставить себя расстаться с едва обретенной любовью – и опасался, что, если я вернусь в свою квартиру в башне, она отправится к себе домой. Кроме того, то, что я француз, придавало опасности пикантность.

На самом деле пешеходы выглядели весьма обычно. Деловито сновали машины – одни в форме человека, другие нет. Я не увидел ни одного гоминида. Гомункулы, которых я опознал по тому, как они уступали нам правую сторону улицы, ничем не отличались от настоящих людей на поверхности. Ослепительно красивая девушка одарила меня взглядом, который мне совсем не понравился: дерзким, умным, вызывающим, за гранью флирта. Я решил, что она собака по происхождению. Среди гомункулов с-люди чаще других позволяют себе лишнее. У них даже есть собачий философ, который однажды состряпал запись, утверждавшую, что раз собаки – древнейшие спутники человека, то у них есть право быть ближе к человеку, чем любая другая форма жизни. Когда я посмотрел эту запись, мне показалось забавным, что из собаки вывели Сократа; здесь, на верхнем подземном уровне, мое настроение изменилось. Что мне делать, если один из них поведет себя нагло? Убить его? Но это будет означать проблемы с законом и беседу с подкомиссаром Инструментария.