Книга Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Луций задумался.

– Что же получается: знаки, знамения, даже Сивиллины книги – это не более чем инструменты, используемые людьми. Но ведь считается, что в них выражена воля богов. В чем же правда?

– Возможно, и в том и в другом. Да, конечно, знамения и все прочее действительно используются как инструменты. Однако можно предположить, что сам тот факт, что отдельным людям удается этими инструментами орудовать, является знаком особого расположения богов. Просто удивительно, как часто всякого рода небесные знаки совпадают с намерениями успешных людей.

Цезарь улыбнулся.

– Разумеется, не все знаки благоприятны. Но если бы я прислушивался ко всякому предостережению доморощенных гадалок и предсказателей, вещающих в Риме на каждом углу, мне пришлось бы сидеть дома и не высовываться. А уж о том, чтобы обратиться завтра к сенату, не могло бы быть и речи.

– Ты получил дурное предсказание?

– Я получал и получаю их слишком много, чтобы относиться к ним серьезно. Тут тебе и падающие звезды, и козлята, родившиеся с двумя головами, и буквы, волшебным манером формирующиеся из песка. Только за последний месяц моему вниманию были предложены решительно все виды дурных знамений. Некоторые, кстати, особо остерегают насчет мартовских ид, будто бы для меня это дурной день. Это одна из причин того, что Антоний раскудахтался, как наседка. Он полагает, что я должен день и ночь находиться в окружении телохранителей. Но Цезарю угодно пренебречь так называемыми знамениями и поступать так, как он хочет.

На этом месте их тихой беседе помешали громкие голоса, донесшиеся с боковой улицы: группа мужчин направлялась в их сторону. Цезарь схватил Луция за руку и затащил в ближайший дверной проем.

Приближавшиеся люди запели громко и невпопад: они явно были пьяны. Один из них, приметив две фигуры в дверном проеме, шагнул к ним и, уставившись на них, воскликнул:

– Клянусь яйцами Нумы! Да это никак отпрыск Венеры – наш обожаемый диктатор!

– Кто? – не понял его спутник.

– Гай Юлий Цезарь.

– Не ври!

– Клянусь тебе, это он. Подойди и посмотри сам.

Пьянчуги подтянулись поближе, узнали Цезаря и устроили целое представление с поклонами, преклонением колен и восклицаниями:

– Царь Цезарь! Слава царю!

Цезаря этот пьяный кураж ничуть не смутил: он улыбнулся и милостиво принял шутливые знаки преклонения.

Один из гуляк отступил назад и, раскинув руки, словно распятый на кресте, воскликнул:

– Взгляни на меня! Я пират! О великий Цезарь, молю тебя о милости!

Другой натянул тунику себе на голову.

– Взгляни на меня, я Помпей, высадившийся в Египте. Милостивый Цезарь, верни мне голову!

– А я царица Нила! – вскричал еще один, сжав кулаки под туникой, чтобы получилось подобие женских грудей. – Трахни меня, Цезарь. Наше дитя будет царем Египта!

Некоторое время они продолжали дурачиться, потом, утомившись, помахали на прощанье руками и, затянув новую песню, удалились. Только когда они пропали из виду, Цезарь выпустил руку Луция.

В лунном свете Луций присмотрелся к лицу двоюродного дяди. Глаза Цезаря сверкали от возбуждения: пусть на краткий миг, но он испытал настоящий испуг, который, как то ни было парадоксально, не оставил его потрясенным или разгневанным, но просто развеселил.

* * *

На следующий день были иды марта.

Луций пробудился мокрым от пота. В комнате было темно, лишь слабый голубоватый свет, предшествующий заре, просачивался сквозь ставни. Где-то в отдалении кукарекал петух.

Он снова пережил один из тех странных снов, в которых являлся одновременно и зрителем, и участником, осознающим, что спит, но не может прервать сон с помощью сознательного усилия. В этом сне Цезарь умер. Огромная толпа собралась, чтобы выслушать его завещание. На ступенях храма весталка извлекла из ларца свиток и передала его Марку Антонию. Луций стоял в первых рядах толпы. Шум был такой, что он, как ни напрягался, не мог расслышать произносившиеся имена. Хотел крикнуть, чтобы люди замолкли, но вдруг обнаружил, что не может вымолвить ни слова и не может пошевелиться. Марк Антоний продолжал читать завещание, Луций же стоял в толпе, оглохший, онемевший, неспособный сдвинуться с места.

Этот сон не был кошмаром, однако проснулся он потрясенный и весь в поту. Выбравшись из постели, Луций подошел к окну и открыл ставни. Из окна открывался вид на беспорядочное множество крыш, перемежавшихся шпилями или высокими кипарисами. На вершине Капитолия поблескивал храм Юпитера, восстановленный после пожара, случившегося в правление Суллы. Все купалось в лучах солнца: казалось, будто весь мир сделан из древнего, выветренного мрамора, без ярких цветов или острых углов.

Луций глубоко вздохнул, наполняя легкие свежим, бодрящим утренним воздухом. Пот стал испаряться с его кожи, покрывшейся пупырышками. Сон был тяжелым и неприятным, но сейчас он проснулся и нашел окружающий мир таким же, каким оставил его, засыпая. А первые отблески солнечного света на крышах предвещали наступление еще одного дня, такого же, как любой другой.

Впрочем, не совсем такого же – всего через несколько часов Цезарь получит от сената полномочия по ведению завоевательной кампании против Парфии. Он будет провозглашен царем над всеми провинциями за пределами Италии, что, по существу, ознаменует собой конец эпохи республики и начало новой эры.

Настроенный поскорее покинуть комнату и оставить позади воспоминания о неприятном сне, Луций торопливо оделся. По особому случаю он надел лучшую тунику, голубую с желтой каймой, и обулся в лучшую пару сандалий. Будет нехорошо, если в разгар всеобщего ликования по поводу решения Цезаря отомстить парфянам один из самых близких родственников полководца попадется людям на глаза одетым как попало.

Когда он вышел из дома, до начала собрания еще оставалось время, и Луций шел, глядя, как пробуждается город. Рабы открывали двери просторных особняков на Палатине, чтобы проветрить прихожие, тушили горевшие всю ночь фонари, подметали у порогов. В просвет между двумя домами Луций увидел Форум Боариум рядом с Тибром. Внизу, на рыночной площади, торговцы вовсю расставляли прилавки и выкладывали товары. Корзины, наполненные снедью, радовали взор, привлекая многих собравшихся на торжище покупателей. Луций только сейчас вспомнил, что сегодня день Анны Перенны – богини, праздник которой отмечался только плебеями.

Богиню Анну Перенну обычно изображали в виде дряхлой старухи с седыми космами, морщинистым лицом и согбенной спиной, в дорожном плаще и с корзинкой, наполненной снедью. Предание, восходившее к первым дням республики, повествовало о том, как плебеи во время одного из своих знаменитых исходов из города, имевших целью добиться учреждения должностей трибунов для борьбы с притеснениями со стороны патрициев, истратили свои припасы и оказались на грани голода. Они были близки к отчаянию, но тут невесть откуда появилась старушка с полной корзинкой снеди. Она назвалась Анной Перенной и стала раздавать еду нуждающимся. Сколько бы людей ни обращалось к ней за помощью, еды в корзинке не убывало. Плебеи были спасены от голода, и это позволило им добиться своего.