Книга Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

По дороге в Делиград, где расположилась Главная квартира генерала Черняева, князь Мещерский разговаривал с крестьянами в надежде услышать от них патриотические речи и о гнете турок: «От каждого крестьянина я слышал все одну и ту же мысль: жилось им хорошо, никто их не обижал, о турках не было ни слуха ни духа, и вдруг наехали сюда русские, берут с них контрибуции, разоряют подводами, а иные так даром возить заставляют и лошадей загоняют. И, глядя на повсеместные окрестные довольства и благополучия, на общие и повсеместные признаки такого благосостояния, в котором народ все имеет, ничего не желает и ни на что не жалуется, я начинал понимать, что эти действовавшие на меня как холодные души народные речи были отголосками живой правды… Самое странное было то, что нигде я не слышал даже ни малейших проявлений той ненависти к туркам, которою мы на берегах Невы так кипели» (Там же. С. 453).

Немало разговоров было в России о генерале Черняеве, и плохих и хороших, а Мещерский, прибыв в «маленький деревянный домик, где жил Черняев», сразу увидел в лице генерала легендарного народного героя: «Его светлая и честная вера в свое призвание этой исторической минуты, его детская искренность и правдивость, его высоконравственная честность, его горячие и пылкие чувства, его безграничное самозабвение и, наконец, из всех его духовных пор выступавшая боевая храбрость – все это вместе очаровывало вас, притягивало к нему, держало во власти его обаяния и наполняло вас к нему любовью, уважением и упованием» (Там же. С. 554). Но тут же князь почувствовал, что Черняев мучительно страдает от рокового бессилия что-то серьезное сделать. Все его предложения отвергались, а люди, что окружали его, тоже были бессильные. «Вернулся я в Белград, и дорогою чувствовал и думал о том, что с иными совсем впечатлениями на душе еду я обратно; не то грусть, не то досада, не то тоска лежали камнем на душе, и весь этот чудный сон, в котором я жил еще так недавно, разрушен был горькою и прозаическою действительностью… Я чувствовал и сознавал, что видел жалкую комедию, и возвращался, как из театра возвращается зритель, ожидавший наслаждений и ничего не испытавший, кроме разочарования» (Там же. С. 547).

Я привел здесь два взгляда на то, что происходило в Сербии, оба эти взгляда, разные по своим фактам и душевным переживаниям, передают многогранную картину русской действительности того времени.

Милютин вместе с Александром Вторым из Варшавы приехали на отдых в Ливадию. 30 августа – именины императора, а он все это время был мрачен, что-то беспокоило его, скорее всего Восточная война, в свите – разлад, императрица больна, Милютин жил здесь по обычаю и распорядку императора, только присутствие дочери и скорое свидание с женой успокаивало его. Но никаких поручений император не давал Милютину. На два дня уехал в Симеиз, а 3 сентября вернувшийся Милютин делал доклад императору. По-прежнему в Ливадии много было разговоров о Восточной войне, князь Горчаков, как только ненадолго уехал Милютин, говорил в беседах о желании повидаться с ним. Только побывав у Александра Второго и выслушав его, Милютин понял, что за эти два дня его отсутствия Горчаков внушил императору, что война – это все равно что сочинить дипломатическую депешу, передал императору свои детские, самые смутные представления. Милютин высказал свое мнение о войне как трагическом разрушении прежних связей, как тяжелом бремени для страны и для всего мира. По совету императора Милютин побывал у князя Горчакова, который говорил только о своей блистательной дипломатической карьере, ссылался на какое-то анонимное письмо, прославляющее его прежнюю карьеру и предлагающее подать в отставку из-за своей старческой дряхлости, пусть молодые министры вершат иностранными делами. При Милютине князь Горчаков получил шифрованную телеграмму из Константинополя о том, что турки отказываются от перемирия и продиктовали совсем иные условия мира. Горчаков попросил Милютина передать телеграмму императору, который, прочитав ее, написал на телеграмме свою резолюцию: надо прервать дипломатические отношения с Турцией и готовиться к войне.

«Как легко и просто решаются столь глубинные дела, – подумал Милютин, выходя из кабинета императора. – Получил телеграмму и быстро нанес на ней свою резолюцию. А не лучше бы посоветоваться с умными людьми? Такая поспешность может кого угодно напугать. А не лучше было бы послать посла Игнатьева в Австрию и переговорить с Андраши, чтобы Австрия заняла северные области Европейской Турции? Прекратить резню в славянских землях Турции? Создать конференцию и обсудить положение в Европе, ведь Франция, Италия, Германия, Англия согласны принять участие в конференции, только Австрия колеблется…»

Милютин после доклада у Александра Второго послал в Петербург и на Кавказ свои предложения по разработке планов о готовящейся войне, а сам отбыл в Керчь осмотреть крепость и готовность ее к войне. Потом побывал в Очакове, Николаеве, Севастополе… Никто и не готовился к войне. Милютин доложил и Александру Второму, но судьба этих крепостей оставила его равнодушным. Его занимали только политические дела.

«Между тем общественное возбуждение в России возрастало с каждым днем. На пламенные воззвания славянских благотворительных комитетов все круги русского общества откликались обильными пожертвованиями на славянское дело. Таких пожертвований с начала восстания в Герцеговине и по осень 1876 года поступило в петербургский комитет свыше 800 000 рублей и около 700 000 рублей в московский. Русские добровольцы отправлялись в Сербию целыми партиями, в числе их сотни казаков с Дона. На обмундирование их сукно и холст отпускались из казенных складов. Особенно кипучую деятельность проявлял в этом смысле Московский славянский комитет, во главе которого стоял И.С. Аксаков, отправивший в Ливадию нарочного посланца, чтобы непосредственно довести до сведения государя о настроении умов в Москве и во всей России. 21 сентября император Александр милостиво принял этого посланца, А.А. Пороховщикова, и со вниманием выслушал доклад его о стихийном народном движении, растрогавший государя до слез. Отпуская, император обнял его и поцеловал, «за то, – как сказал государь, – что ты понял важность исторической минуты и сам пришел сюда» (Татищев С. Император Александр Второй. С. 680–681).

Сербы терпели одно поражение за другим, положение становилось драматическим, император Александр Второй стал чаще проводить совещания со своими советниками. В Ливадию были вызваны цесаревич, великий князь Николай Николаевич, министр финансов. В случае начала военных действий на Дунае армию возглавит великий князь Николай Николаевич, а на Кавказе – великий князь Михаил Николаевич.

С каждым днем становилось все тревожнее. Князь Горчаков неожиданно и с обычной своей легкостью заявил, что в Болгарию нужно послать одну бригаду, а из Сербии пришло еще одно удивительное известие: Черняев решил князя Милана сделать королем сербским. Александр Второй был крайне недоволен этим.

– Не удивлюсь, – сказал он Милютину, – если Черняев свергнет князя Милана и провозгласит республику, а себя сделает президентом.

Милютин недоверчиво покачал головой.

Европейские державы по-прежнему колебались, в Великобритании шла постоянная полемика, Франц-Иосиф, как конституционный монарх, не мог лично решать политические вопросы, Франция и Германия слали поддерживающие письма. И у Александра Второго возникал вопрос, сколько нужно послать в Европу для усмирения Турции, два или три корпуса, вовсе и не предполагая, каких усилий понадобится России, чтобы выиграть эту войну.