Книга Великий перелом - Гарри Тертлдав

Фон Риббентроп выпрямился и смахнул воображаемую пылинку с одежды, закрывающей его торс.

— Он самодовольный, — сказал Уотат Атвару, поворачивая один глаз, чтобы показать на германского посла.

— Он — дурак, — ответил Атвар. — Но вам не надо говорить ему этого: если вы дурак, то, услышав об этом, никакой выгоды вы не получите. Теперь я возобновляю обсуждение… По причине нашей снисходительности мы соглашаемся также вывести наших самцов из северной территории, которая, кажется, не является частью ни США, ни Англии…

Название он забыл. Маршалл и Иден вместе напомнили его:

— Канада!

— Да, Канада, — сказал Атвар.

Большая часть этой территории была слишком холодной, чтобы представлять какую-то ценность для Расы при любых обстоятельствах. Маршалл, похоже, считал ее для каких-то практических целей частью США, хотя она и обладала суверенитетом. Атвар в полной мере не осознавал этого, но для него данный вопрос был сейчас маловажным.

— Теперь вернемся к нерешенному вопросу, на котором данные переговоры прервались на нашем прошлом заседании, — сказал Атвар, — вопросу о Польше.

— Польша целиком должна быть нашей! — громко сказал фон Риббентроп. — Никакое другое решение невозможно и неприемлемо. Так заявил фюрер.

Уотат пояснил:

— Это титул германского не-императора.

— Знаю, — ответил Атвар.

— У меня больше нет нужды дискутировать по этому вопросу, — закончил свою речь германский посол.

Заговорил Молотов. Это был единственный тосевитский посол, который не пользовался английским.

— Этот взгляд неприемлем для рабочих и крестьян СССР, которые притязают на восточную половину этого региона. Я лично достиг договоренности по этой территории с германским министром иностранных дел; исторически она принадлежит нашей стране.

Атвар отвернул глаза от обоих спорящих Больших Уродов и попробовал другой ход:

— Может быть, мы разрешим полякам и польским евреям создать свои новые не-империи, расположенные между землями ваших не-императоров.

Молотов промолчал, а фон Риббентроп ответил:

— Как я уже сказал, фюрер считает это нетерпимым. Ответ — «нет».

Адмиралу хотелось расслабиться длинным шипящим выдохом, но он воздержался. Большие Уроды, несомненно, изучают его поведение так же внимательно, как он и его штат исследователей и психологов изучают их.

Он попробовал зайти с другой стороны:

— Тогда, возможно, для Расы целесообразнее остаться сувереном над территорией, называемой Польшей.

Предлагая это, он понял, что идет навстречу амбициям тосевита Мойше Русецкого. Теперь он видел, что Мойше Русецкий глубоко понимал своих собратьев Больших Уродов.

— В принципе для Советского Союза это приемлемо, в зависимости от установления точных границ оккупированной территории, — сказал Молотов.

Уотат тихим голосом добавил свой комментарий:

— Тосевиты СССР считают немцев не более приятными соседями, чем мы.

— Истинно, — сказал Атвар, обрадовавшись, но не показывая этого Большим Уродам.

Фон Риббентроп повернул голову к Молотову и несколько секунд смотрел на него. Атвар пришел к выводу, что немцем владеет гнев — или результаты изучения Расой мимики и жестов тосевитов не представляют никакой ценности. Но фон Риббентроп заговорил без неуместной страстности:

— Мне жаль повторяться, но это неприемлемо для Германии и для фюрера. Польша находилась под германским суверенитетом — и должна в него вернуться.

— Это неприемлемо для Советского Союза, — сказал Молотов.

— Советский Союз сейчас не контролирует ни метра польской земли — ситуация изменилась, — парировал фон Риббентроп. Он снова повернулся к Атвару. — Польша должна быть возвращена Германии. Фюрер абсолютно ясно сказал, что не пойдет на уступки, и предупреждает о тяжелых последствиях, если его справедливые требования не будут удовлетворены.

— Он угрожает Расе? — спросил Атвар.

Германский посол не ответил. Атвар продолжил:

— Вам, немцам, следует помнить, что у вас наименьшая территория из всех участвующих в переговорах сторон. Понятно, что мы можем уничтожить вас, не повреждая планету Тосев-3 настолько, чтобы она стала не пригодной для флота колонизации. Ваша непримиримость в данном вопросе соблазняет нас пойти на эксперимент.

Отчасти это был блеф. У Расы не имелось столько ядерного оружия, чтобы превратить Германию в радиоактивный шлак, какой бы притягательной ни казалась такая перспектива. Однако Большие Уроды не знали, что у Расы есть и чего нет.

Поэтому Атвар надеялся, что его угроза подействует. Маршалл и Того склонились над своими бумагами и принялись неистово записывать. Адмирал подумал, что это, вероятно, выдает их возбужденное состояние. Иден и Молотов сидели неподвижно. Атвар уже привык к бесстрастному поведению Молотова. С Иденом он впервые имел дело длительное время; Иден поразил его своей компетентностью, но имел на переговорах слабую позицию.

Фон Риббентроп сказал:

— Значит, война может возобновиться, господин главнокомандующий. Когда фюрер высказывает решимость в любом спорном вопросе, следует принимать то, что он говорит как должное. Должен ли я информировать его, что вы начисто отвергаете его справедливые требования? Если так, я предупреждаю вас, что не могу отвечать за последствия.

Его короткий тупоконечный язык высунулся и смочил вывернутые слизистые оболочки, окружавшие небольшой рот тосевитов. Это, как утверждали ученые Расы, являлось признаком нервного возбуждения у Больших Уродов. Но почему фон Риббентроп нервничает? Может быть, потому, что он сам блефует по приказу своего не-императора. Или потому, что германский лидер на самом деле возобновит военные действия, если его требования вернуть Польшу будут отвергнуты?

Атвар подбирал слова с большей тщательностью, чем мог ожидать жалкий тосевит:

— Скажите этому самцу, что его требования на всю Польшу отвергаются. Скажите ему еще, что со стороны Расы перемирие между нашими силами и германскими будет соблюдаться, пока мы занимаемся другими нерешенными вопросами. И еще: если немцы первыми нарушат перемирие, то Раса ответит силой. Вы поняли?

— Да, господин адмирал, я понял, — ответил фон Риббентроп, выслушав Уотата. — Как я сказал, у фюрера нет привычки угрожать попусту. Я передам ему ваш ответ. Затем мы все будем ждать его ответа. — Большой Урод снова облизал свои мягкие розовые губы. — Я сожалею, высказывая это, но думаю, что долго ждать не придется.

* * *

Майор Мори вручил Нье Хо-Т’ингу чашку чая, над которой поднимался легкий парок.

— Благодарю вас, — сказал Нье, наклоняя голову.

Японец, по его понятиям, действовал учтиво. Нье по-прежнему считал его восточным империалистическим дьяволом, который, однако, умел быть вежливым.