Книга Время скорпионов - D.O.A.

— Мог бы сказать что-нибудь в пекарне.

Жан-Лу пожал плечами и покачал головой:

— Местные не любят чужаков. Я заслужил такое же отношение, как и ты.

Амель утонула в своем кресле и рассуждениях.

— Ничего не делать — значит согласиться. Это как твой дружок бармен, тот, палач…

— Замолчи сейчас же, иначе наговоришь глупостей.

— Еще один крайне правый, сожалеющий о временах французского Алжира и колоний.

Автомобиль внезапно занесло, и он резко остановился посреди улицы. Сервье повернулся к своей спутнице, вопившей, что он безумец. Спокойным, но твердым голосом он приказал ей перестать орать.

— Могу ли я теперь узнать, что заставило тебя вдруг уйти?

Амель утвердительно кивнула:

— У него в витрине эта фотография с…

— С пленными? — Жан-Лу вздохнул. — Это я сказал, чтобы он поставил ее туда. — Он сделал жест, запрещающий ей говорить. — Ты хорошо разглядела парней на переднем плане? Троих солдат?

Амель по-прежнему была в ярости. Она смотрела в сторону, чтобы снова не дать себе воли.

— Если бы ты была повнимательнее, то увидела бы, что это трое алжирцев. Они остались после ухода французов в шестьдесят втором. Маловероятно, что они выжили. Они были друзьями Пьера, и это единственное, что у него осталось на память о них. Сначала он не выставлял эту фотографию, не хотел, опасаясь…

— Лучше бы он воздержался. И ты тоже.

— …таких реакций.

— Если у него была парочка друзей-харки, это все равно не извиняет всего остального.

— Чего остального?

— Пыток, всех этих чудовищных вещей, допущенных во время…

— У тебя есть доказательства?

— Ты надо мной смеешься?!

— У тебя есть доказательства, что старший сержант Мартоне пытал людей?

— Фотография. — Амель скрестила руки на груди. — Не могу поверить, что…

— Эта фотография сделана сразу после перестрелки, с военнопленными.

— Если они ранены, им надо оказать помощь. Точка. А здесь с ними, бесспорно, плохо обращаются.

— Все, хватит пороть чушь! — Сервье схватил молодую женщину за руку и развернул к себе лицом. — Есть ли у тебя хоть какое-нибудь представление о том, что такое война? Я хочу сказать, видела ли ты хоть раз настоящую войну, не по телевизору? Ты знаешь, до чего доведены люди, оказавшиеся в таком дерьме?! Нет? Тогда заткнись! — Он отпустил ее.

Испуганная его внезапной реакцией, Амель постаралась как можно глубже забиться в угол машины, подальше от него, но не спускала с него глаз.

— На войне нет справедливости и прав человека. Это иллюзия тех, кто рассуждает, сидя у себя дома, в тепле. — Он снова заговорил нормальным тоном. — Существуют лишь смерть и выживание. Люди идут в наступление, обороняются, а думают только о своей шкуре и о шкуре соседа по этой каторге. И больше ни о чем. — Прежде чем продолжить, он немного помедлил. — Те, кто задумывается о нравственной стороне конфликтов, задают себе дурные вопросы. Лучше бы они спросили себя, как можно было дойти до подобных ситуаций и как попытаться избежать их повторения.

Амель не удержалась от иронического выпада:

— Можно ли мне узнать, откуда у тебя такие знания? Ты что, воюешь в промежутке между двумя полетами?

— Нет. — Сервье не сразу продолжил. — Просто я слушал то, что мог рассказать кое-кто из тех, с кем мне иногда доводилось встречаться, вроде Пьера. И не спешил их судить. — В его глазах было сострадание. — Как те придурки, что недавно позволили себе посмотреть на тебя как на дерьмо, не пытаясь разглядеть что-нибудь, помимо внешности, и осознать что-нибудь, помимо своих убеждений и маленьких жалких страхов.

Машина тронулась с места.

31.12.2001

Чтобы прибыть на место рано утром, Фарез и Камель ехали всю ночь. Около семи часов утра они миновали Кань[248]и, прежде чем свернуть к Ницце, по направлению к Броку, на десять минут остановились выпить кофе в Сен-Лоран-дю-Вар. Машин на дороге было немного: ранний час. К тому же наступало тридцать первое декабря, в этом году выпавшее на понедельник.

Вскоре рекламный щит на дороге возвестил о близости мастерской по разборке автомобилей. Было почти восемь — назначенное время. Площадку перед мастерской окружала поврежденная в некоторых местах металлическая ограда, верхнюю часть которой украшала колючая проволока. Внутри двора первое ограждение дублировалось вторым препятствием, состоящим из груды металлолома и старых кузовов и напоминающим крепостную стену.

Фарез остановил пикап перед воротами. Камель уже собирался выходить, когда неизвестно откуда возникли две немецкие овчарки. Это подсказало ему, что приближаться не стоит. За собаками шел молодой человек, худой и неприветливый. Он на непонятном языке проорал своим псам, чтобы те заткнулись, но очевидного успеха не добился.

— Ты Камель?

Он с силой пнул собаку ногой в бок. Та взвыла от боли.

Ксентини утвердительно кивнул.

— Я Иван.

Новые проклятия. Иван открыл ворота и отпихнул собак. Те наконец убежали.

На территории находилось два строения. Большой, совершенно закрытый ангар и «алжеко»,[249]в котором Камель заметил движущуюся тень. Пока Фарез парковал пикап прямо перед контейнером, Иван направился туда пешком.

На пороге ангара появился второй незнакомец и пожал обоим исламистам руки:

— Я Анте Адеми. Мы говорить телефон. Следуйте.

Зайдя впереди них в свою контору, он предложил им чаю. Ксентини заметил какой-то предмет в форме куба размером с телевизор, скрытый под накинутой на него курткой. Поговорили о поездке, затем хорват упомянул об исчезновении своего друга Френка Резника. Путешественники ничего не знали об этом.

— Нам бы поскорей уехать.

Адеми взглянул на Фареза, который только что перебил его:

— Закончим, да?

Выйдя на улицу, Фарез Хиари влез в грузовичок и загнал его за ангар, где уже находились трое сообщников. Пока Иван толкал тяжелую дверь, Камель попытался отыскать камеры наблюдения. Анте отвлекал его своей болтовней, и он ничего не обнаружил. Вскоре темнота склада отступила перед многочисленными белыми неоновыми прожекторами, осветившими три накрытых брезентом спортивных автомобиля, груды картонных коробок из-под электронных приборов и характерные очертания двух бочек под коричневым чехлом.