Книга Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл

А значит, переписывание истории войны в границах вновь обретших независимость национальных государств оказалось относительно простой задачей. Однако для этнических групп, для которых национальное самоопределение оставалось недоступной роскошью, этот процесс был гораздо более болезненным, а вопросы компенсации ущерба и восстановления справедливости – куда более трудноразрешимыми. Национальным группам, высланным Сталиным в 1940-х годах, оказалось не так-то просто вернуться на земли предков. Например, крымские татары столкнулись с долгими судебными тяжбами в попытках отстоять свои права на дома и небольшие хозяйства, которыми владели до того, как их принудительно выслали в Казахстан в 1944 году. Мало кому это удалось. Нынешние обитатели этого края считают эти земли своей собственностью. Татары, вернувшиеся из мест ссылки домой, нередко обречены влачить нищенское существование. Хорошо, если им удается хоть одним глазком взглянуть на добротные, удобные дома, построенные их дедами, – обычно лишь из-за высокого забора, возведенного новыми владельцами[980].

Как всегда, особняком стоит проблема Холокоста. Политика гласности сделала возможным возвращение к этой теме. Ей были посвящены исторические исследовательские проекты и серия великолепных публикаций, которые частично были профинансированы из-за рубежа[981]. Стоит упомянуть и группы поддержки, и ту помощь, что американское и израильское правительства оказывают тем уцелевшим еврейским жертвам Холокоста, которых им удается отыскать[982]. Однако этот процесс до сих пор сопряжен с определенными трудностями. Сама мысль о том, что еврейский народ был коллективно обречен на уничтожение, как ни один другой, до сих пор вызывает сопротивление и в России, и в бывших республиках Советского Союза.

Попытки возведения памятников, посвященных Холокосту, также встречают противодействие. Намерение вписать подобный памятник в мемориал парка Победы на Поклонной горе в Москве вызвало настоящий скандал. Этот мемориальный комплекс, занимающий огромную площадь там, где прежде росли леса, а затем был разбит парк, стал последним и самым крупным памятником брежневской эпохи, хотя его строительство закончилось только в 1990-е годы. Отсылки к евреям в концепции этого мемориала кажутся вторичными и запоздалыми, вписанными задним числом. Местные жители любят саркастически замечать, что недовольство памятником вызвано его стилем, а не содержанием. И правда, памятник “Трагедия народов” представляет собой прекрасный образец китча: это вереница из все более тонких и похожих на призраков человеческих фигур, последние из которых как будто бы падают навзничь с пьедестала. С другой стороны, весь мемориальный комплекс, который включает в себя православный храм великомученника Георгия Победоносца и ангела, как будто бы насаженного на ярмарочный позолоченный шест-штык, ничуть не менее неуклюж с точки зрения замысла и концепции. Совершенно ясно, что общественное недовольство памятником жертвам фашизма имело под собой иную подоплеку. Российский парламент объяснил, что противится идее возведение специфически еврейского памятника из опасений, что его появление может спровоцировать межэтнические трения. Журналисты тогда пренебрежительно называли эту косную и предвзятую резолюцию Думы по поводу памятника “посмертной победой Гитлера”[983].

Сейчас памятник появился в Бабьем Яру. Вернее, памятник наконец стоит в верховьях Бабьего Яра, над оврагом, на подлинном месте расстрелов и представляет собой уместный символ – бронзовую менору, светильник из семи ветвей. Установленный 29 сентября 1991 года, в 50-летнюю годовщину тех событий, он контрастирует с уродливым образчиком соцреализма – отчаянной уступкой общественному давлению, – скульптурой, увековечивающей только советских, а не еврейских жертв нацизма, которую брежневские ваятели в конце концов установили в нескольких километрах от этого места. К тому времени, когда в Бабьем Яру была установлена менора, спонсоры этого проекта в Киеве столкнулись не столько с общественным сопротивлением, сколько с апатией. По словам Александра Шлаена, киевского режиссера, сыгравшего важную роль в организации и финансировании проекта установки памятного знака в Бабьей Яру, антисемиты Киева нашли новые мишени для своей ярости. В то время как коммунистический режим переживал обрушение и распад, они начали гонения на живых евреев[984].

Если вы приедете к меноре лично, то даже в большей степени, нежели если вы посмотрите на фотографии, которые Шлаен хранит с того времени, когда вел кампанию за установку этого памятника, и на части которых запечатлены видные политические деятели вроде Джорджа Буша или Билла Клинтона (надевшего по случаю визита кипу, которая выглядит на нем довольно нелепо), вас поразит контраст между американским и бывшим советским отношением к этому месту, в котором произошла первая крупная массовая казнь в истории Холокоста. Для украинцев Бабий Яр не является местом паломничества. Многие из них даже не знают, как сюда добраться.

Все это не особо удивляет Илью Альтмана, нынешнего директора московского Фонда “Холокост”. Сам фонд создан в 1992 году, его можно назвать плодом последних лет эпохи гласности. Как и “Мемориал”, Центр и Фонд “Холокост” занимается исследованиями, увековечиванием памяти о катастрофе и социальной поддержкой – насколько это в его силах – постоянно сокращающегося сообщества бывших жертв Холокоста, все еще живущих в Москве. В рамках своей образовательной миссии центр и фонд организует курс лекций для университетских студентов. Многие из тех, кто слушает этот курс, евреи. И тем не менее, объясняет Альтман, на отношение этих молодых людей к Холокосту повлиять оказалось совсем непросто. Даже после десяти лекций – целого семестра, посвященного этой теме, – Альтман обнаружил, что молодые люди неохотно принимают тот факт, что Холокост был актом адресного геноцида, то есть геноцида, имеющего своей целью полное уничтожение евреев. В сознании россиян до сих пор глубоко укорено представление о том, что нацисты хотели уничтожить советский народ в целом. Многие из студентов Альтмана даже не помнили, сколько именно советских евреев погибло в катастрофе[985]. Я была так поражена всем этим, что решила спросить нескольких своих московских друзей, молодых ученых тридцати с лишним лет, двое из которых оказались евреями, что такое Холокост в их представлении. Вопрос был встречен полным непониманием и смущением. “Геноцид? – попыталась подсказывать я. – Евреи?” “Ах, это! – наконец сказали они, обменявшись взглядами, которые подтверждали, что в тот день я показала себя особенно недалекой. – Конечно, мы все об этом знаем. Недавно ведь кто-то сделал фильм об этом, да? Как там он назывался? «Список Шиндлера», да”.