Книга Переулок капитана Лухманова - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты сделала?!
Я говорю:
«Давай. Только с ремешком и футляром»…
— Ненормальная, — убежденно сказал Мак. — Не потому, что особый организм, а сумасшедшая…
— Две мастерицы в поселковой парикмахерской так же сказали. А я им объяснила, что это для кино. Мол, поблизости снимают фильм, и в нем нужна стриженая девочка. Ну, они сразу меня зауважали…
— А на самом-то деле зачем ты это? Из-за бинокля?
— Ну… главным образом из-за Даньки. Жалко его было… А еще назло Танкограду. Ну… и еще…
— Что? — осторожно спросил Мак.
— Понимаешь, хотелось хоть одно лето побыть настоящим мальчишкой. Чтобы вместе со всеми футбол гонять, по оврагам лазить, в разбойников играть…
— С волосами разве нельзя?
— Можно, только… ну всё будто понарошку. Мама с бабушкой ахали: «Ты же девочка!» Мама крик поднимала, если видела меня в шортах… А тут уж никуда не денешься…
— И что сказала мама? — хмыкнул Мак.
— Упала в обморок. Сделала вид… Полежала две минуты и уехала в город, а оттуда в командировку, в Омск. Она работает экспедитором в фирме «Стеклянный мамонт»…
— А бинокль-то этот… Танкоград… тебе отдал?
— А куда бы он делся? Он же при всех пообещал. Мальчишки его сгнобили бы…
Мак подумал, что еще сказать, и спросил:
— Как нога-то? Не болит больше?
— Ни капельки… А вода уже и не горячая, а просто теплая. Будто мы на мостике у прогретой лужи. И будто лето вокруг…
— Значит, у тебя осталась память о том лете, да? Бинокль…
— А вот и нет! Я его сразу Даньчику отдала. Мне-то зачем? У меня дома есть сорокакратная труба, папин подарок… А про лето у меня и без того осталась память. Меня стали звать не Машей, а Мишей, Мишкой. И всё мне стало можно… как стриженому Мишке. Из рогатки стрелять, по березам лазать и даже драться…
— Ты умеешь драться? — огорчился Мак. Почему-то не хотелось ему, чтобы она была… чересчур уж Мишка. Ведь с виду-то совсем не такая.
— А это и не надо уметь, — деловито объяснила Маша. — В драке главное — не бояться. Сцепи зубы, размахивай посильнее кулаками — противник и не выдержит… Танкоград в этом скоро убедился.
У Матвея шевельнулась мальчишечья солидарность.
— Маш, он ведь все-таки спас тебя…
— Ну… да. Поэтому я и лупила его не сильно, а слегка…
«Небось не очень-то он и сопротивлялся…» — подумал Мак. И спросил:
— А Данька? Наверно, был рад без ума от бинокля?
— Рад… Но главное не в бинокле. Он сделался как мой спутник. Не как ординарец какой-нибудь, а просто… мы всегда стали вместе. Он один раз сказал: «Если с тобой что-то случится, я тебя спасу не хуже, чем Танкоград…» А когда я уезжала, даже расплакался…
— И ты. Да? — в упор сказал Мак.
— Ну и что? Был конец лета, волосы отросли немного, я опять стала почти как девочка… Мак, давай выбираться на сушу, пора…
Мак выбрался первым, кинул на пол махровое полотенце для ног, принес из прихожей меховые туфли-шубенки.
— Надевай…
Маша почему-то снова сказала «ой», но послушалась. Потопталась.
— Пушистые какие…
Она тоже сходила в прихожую, стеснительно оглянулась, пощупала на батарее колготки.
— Еще не совсем высохли…
— Ну и подожди, не влезай в них: торопиться некуда. Я же обещал загрузить тебя домашней работой.
Она обрадовалась:
— Какой? Давай! Только знаешь что? Поставь мой мобильник на подзарядку! А то папа начнет звонить, разволнуется…
Мак поставил (подзарядники-то одинаковые). Потом повел Машу в большую комнату, которая называлась «столовая» (хотя обедали, как правило, в просторной кухне). Слева от окна стояла на журнальном столике елка. Большущая, под потолок. Искусственная, но очень похожая на лесную, даже с шишками. Казалось, что от нее тянет хвойным запахом. Тихо закачались, заискрились игрушки.
— Красота какая! — выдохнула Маша. — А я свою давно разобрала…
— Мы с Миром тоже давно собирались, да все как-то… со дня на день… А теперь уже Крещение, последний праздник Святок, дальше тянуть неловко.
— Почему? Она же не осыпается.
— Ну, все равно… Будто нарушаешь закон календаря…
— Надо снимать игрушки, да?
— Сейчас принесу стремянку. Буду снимать верхние и ронять тебе на голову. А ты будешь их складывать в коробку — те, которые не разбились.
— Ладно. А осколки куда?
— Разберемся по ходу дела…
Мак принес из кладовки картонный ящик и дюралевую лесенку. Хлопая домашними тапками, забрался на верхнюю ступеньку. Потянулся к радужной стеклянной звезде.
— Ой, подожди, — попросила снизу Маша.
— Жду. А зачем?
— Мак, а лампочки работают?
— Конечно!
— Давай включим на минутку. Чтобы попрощаться с елкой.
— Ох я дубина, забыл! В прошлый раз мы так и делали…
Он прыгнул на пол (чуть не раздавив и коробку и Машу). Сунул в розетку коробочку-штепсель. И заиграла среди веток и мишуры новогодняя сказка. Они постояли рядом, подняв головы. И даже незаметно взялись за руки. Через минуту Мак встряхнулся:
— Подожди, я сейчас!
Он выбрал в холодильнике большущее красное яблоко. Принес к елке.
— Вот! Это празднично-прощальное угощение. Кусай первая…
— Ой… давай… — И хрум-хрум.
Он тоже откусил и захрустел.
Так они, пересмеиваясь, кусая по очереди и глядя на огоньки, сжевали почти все яблоко. Мак великодушно оставил Маше крупный огрызок и опять полез к потолку. Очень осторожно снял звезду. Спустился к Маше и отдал верхушку. Маша побаюкала ее, будто живую…
И так он поступал со всеми игрушками, которые висели вверху, — шарами, корабликами, клоунами, лягушатами… Маша каждую рассматривала, прежде чем опустить в ящик. Иногда говорила «какая хорошенькая» (или «какой хорошенький»).
А лампочки всё горели…
Мак сказал, отдавая Маше ватного крокодила:
— Все-таки грустное это дело — снимать наряд с елки…
Маша не согласилась:
— Ну, не такое уж грустное. Ведь вспоминается праздник.
— А еще вспоминается, что долго не будет ничего хорошего. Каникулы кончились, впереди ползимы, холод как на полюсе, радостей никаких. «Дети, у вас самая ответственная учебная четверть»… — это он очень похоже изобразил «англичанку» Эльзу Борисовну.
